Как бы там ни было, маги не только выстроили поселение, но и проложили множество троп в ближайшие миры, привлекая в свой закуток наиболее сильных чародеев. Вскоре тропы сделались устойчивы, а поселение наполнилось людьми и нелюдьми, превращаясь в нынешний Вольный город.

Тропы пробивались всё дальше, сеть их раскидывалась всё шире, а в городе вырастали лавки и постоялые дворы, конторы и склады, бордели и таверны – и им уже становилось тесно на крошечном островке суши. Здесь вы могли нанять мага для самых разнообразных нужд, найти искусного алхимика или воина; здесь, если вам хватило силы и умения одолеть путь через Межреальность, вас ждали самые запретные развлечения, самые экзотические зверинцы и самые головокружительные предложения; и единственное, чего на самом деле не хватало Вольному городу – так это жизненного пространства.

Так что однажды Лорд-хранитель, – ибо так прозывался выборный хозяин города, – и его Совет рассудили, что пора поднимать плату за жильё.

Теперь всякий желающий обосноваться в городе был обязан или уплатить в казну круглую сумму чистым золотом (или же мифрилом, истинным серебром или солнечным камнем); или же предоставить твердь не менее двух сотен локтей в длину и сотни в ширину. Так, кусками, город и прирастал. Бывало, маги подгоняли найденные в глубинах пространства остатки таких же несчастливых миров, как этот, а чаще – участки Дикого Леса, выловленные в Межреальности и, разумеется, от Леса тщательно очищенные.

Однако даже здесь, в тесноте рукотворного мира, было место, где мало кто отваживался селиться и куда не особенно совали нос соглядатаи Лорда-хранителя.

Место это не зря называли Пустошками. Система погодных заклятий, некогда установленная основателями, уже не могла охватить разросшийся мир – и часть его выпала за пределы орошаемого дождями пространства. Больше того, и светило уже не охватывало всю твердь! Конечно, дело пытались поправить, но без особого успеха – воздух удерживается, и на том спасибо. Так и образовались Пустошки – полумёртвая земля, погружённая в вечные сумерки, где порою прячутся твари из Межреальности, забредшие сюда поискать лёгкой добычи – упившегося гоблина или вдрызг проигравшегося полуорка.

Однако нашлись желающие поселиться и здесь, под небом, укутанным клубящимися тучами, не проливавшими ни капли дождя, в пыли и сумраке – платы за жизнь в Пустошках, разумеется, никто не брал, лишних людей здесь не водилось, а монстры… С ними можно справиться. Иные двуногие пострашнее любых монстров будут.

* * *

Эварха открыл глаза и некоторое время соображал, где находится. Дощатый потолок нависал низко, косо, торчавшую в щелях паклю шевелил беспрерывный сквозняк. Комнатка была крошечная, тёмная, почти пустая, если не считать скрипучего топчана, где и возлежал Эварха – раздетый и укрытый грязноватым лоскутным одеялом. Грудь стягивала тугая повязка, тоже не слишком чистая.

Рана не болела, скорее, тупо ныла, и всё тело было словно деревянное; правда, стоило шевельнуться, как боль напоминала о себе. Голова, напротив, соображала ясно, и ловец счёл за лучшее не вертеться, пока не выяснит, что с ним всё-таки стряслось.

На древней табуретке коптила масляная лампа. Ставни плотно заперты, в щели не пробивалось ни лучика, снаружи доносился только заунывный свист ветра. Внизу кто-то медленно ходил, чем-то поскрипывал и раздражённо ворчал – ловцу даже напрягаться не пришлось, чтобы вспомнить, кто всегда так скрипит и ворчит. Против воли губы его расплылись в улыбке – значит, нашёл его старый хрыч, не бросил, вытащил! Хвала всем богам, истинным и ложным, и – ладно, даже Спасителю! Сегодня благодарностей не жалко.

Хотя Пустошник, конечно, задаром даже матери родной воды не подаст. И уж коли он Эварху приволок к себе, лечил и ухаживал – значит, рассчитывал на немалую прибыль. Оно и понято, это ж именно он, Пустошник, свёл Эварху со святыми отцами.

И, конечно, хорошо бы знать, где сейчас богиня. Кристалл, спасший его в Межреальности, скорее всего, лопнул, ловушка неустойчива, а Древняя, окажись она на воле – всё равно что разгулявшийся тайфун, разрушит всё, до чего дотянется. Убрать бы её из города, да поскорее…

Эварха ещё раз осмотрел себя и с изумлением обнаружил, что железный перстень с впаянным в оправу черепом по-прежнему на пальце. Глазницы приветливо засветились алым, а челюсти только что не заулыбались, хотя куда уж больше.

– Спасибо, черепушка. – Ловец погладил череп указательным пальцем. – Выручил. А я помню, что тебе обещал…

Шаркающие шаги вдруг раздались совсем близко, дверь скрипнула, потянуло холодным воздухом, пахнущим пылью и машинным маслом.

– Ну? – без предисловий и приветствий вопросил Пустошник, ставя на пол яркую, почти целую свечу. – Вот говорил же я Мелге, всегда говорил – мало он тебе ремня выписывает. Меня он, конечно же, не слушал, дескать, Спаситель велел добрым к людям быть! «Добрым»! Ха! И чем это всё кончилось, а, я тебя спрашиваю? Чем? Одни протори да убытки от тебя, недоделанного!

– Привет, хозяин ласковый, – ухмыльнулся Эварха. – И я тоже рад тебя видеть. Честное слово, рад.

Пустошник снял с табуретки масляную лампу – своей знаменитой левой рукой, точнее, латунным протезом с острыми, как крючья, пальцами, – заскрипел суставами и шарнирами, не спеша уселся. Это значило – разговор пойдёт серьёзный и скорее всего о деньгах. И даже точно о деньгах.

Выглядел старый хрыч весьма колоритно даже для Вольного города, где, казалось бы, привыкли ко всему. Невысокий, сгорбленный, с длинной седой бородой – лишь кое-где ещё мелькали смоляные пряди, – всегда в одной и той же тёмной хламиде; лицо уродовали следы давних сильных ожогов; в левой глазнице – бронзовая трубка с линзами, с жужжанием выдвигавшаяся и уходившая внутрь; вместо левой руки, отнятой по самое плечо, под хламидой прятался искусно сделанный протез. Поговаривали, что старик некогда был одним из лучших мастеров-алхимиков, а может, и заклинателей, и покалечился сам, очень давно, в молодости, пытаясь обратить свинцовый брусок в красное золото («при помощи огненных элементалей и серной кислоты», добавляли иногда отдельные знатоки). Эварха был уверен, что всё это полная ерунда – за исключением идеи обратить свинец в золото.

Если так, то с тех пор Пустошник явно поумнел и нашёл куда более действенный способ поддерживать своё благосостояние.

– Вот что, – старик выразительно пощёлкал латунными пальцами. – Не в моих привычках ходить вокруг да около, так что начну с главного. Дела твои, приятель, сейчас как у дохлого гоблина.

– Да ну? – прищурился Эварха. Даже если дела его и впрямь не лучше, чем у дохлого гоблина, торговаться следовало всё равно. – Преувеличиваешь, сударь мой Пустошник, шутки всё шутишь. Дохлый гоблин, говоришь? Ну, гоблин, может, он и дохлый, а я пока ещё жив.

– Жив, э? Ненадолго, – Пустошник захихикал. – Тебя, приятель, так приложило, что аж до самых печёнок-селезёнок. Не знаю в точности, кого ты словил, но отделало оно тебя знатно, отродясь такого не видывал!..

– Значит, – с елико возможным спокойствием отозвался ловец, – святые отцы вдвойне заплатят. Особую премию за «сильное существо». Не ты ль, сударь мой дорогой, твердил, что слово их крепкое?