Царском поле, а потом вернусь, – отвечает Амнон.

– Твой конь возгордился небывалым покровом – добытой тобой львиной шкурой, – усмехнулся Тейман.

– Такое встречается у людей: внутри пусто, а роскошным покровом горд, хоть это и чужой трофей, – вставила слово Тамар.

Амнон рассмеялся, отпустил поводья и помчался стрелой.

– Как прекрасен Амнон в своих доспехах! Воин и герой! – воскликнул Тейман, обращаясь к Тамар и Азрикаму.

– Если мерой власти станет красота, Амнону положена царская корона. Он похож на царя Давида, – подхватила Тамар.

– Согласен: он похож на Давида, скрывающего истинное свое нутро и притворяющегося безумным, – не удержался от замечания Азрикам.

Тамар презрительно взглянула на него и промолчала.

– Разве не знаем мы подлинное Амнона нутро? – вступился Тейман. – Скрыть истинный нрав стократ труднее, чем представить ложный, что тоже не просто. И ни то, ни другое – не для вчерашнего пастуха.

– Амнон переменчив. Он постигает мудрость Господа или учится воевать? Со временем забудет с чего начал и неведомо, чем кончит. Жил в деревне, гонял коз, был козопас. Поселился в городе, гоняет ветер, стал ветрогон. Не принял от Иядидьи дар – и сделал глупость. Что есть достояние его? Красота? Геройство? Умение петь да поучать? Пылью, что пускает людям в глаза, безродность и нищету свою не скроет! – сказал Азрикам.

– Ах, Азрикам, запутался ты в словах! Хочешь унизить Амнона, а, выходит, возвышаешь его! И слава Богу! Будь он знатного отца сын – не понадобились бы ему дарования, кичился бы богатством и родовитостью. Господь не дал ему этого, зато одарил красотой, умом и силой духа. Стыдиться ли человеку сих достоинств? Он повернул свою судьбу, ибо верно понял замысел Бога. Я сказал то же, что и ты, лишь иными словами, – ответил Тейман.

– Красота, ум, сила духа – три завидных достоинства и Божий дар – и не о чем тут спорить, – продолжает Азрикам, – но четвертое – ученая речь – и не достоинство вовсе! Пустая и вредная страсть. Что неимущему от праведных слов? В одно ухо влетят, в другое вылетят и в сердце не оставят след. Ученики пророков, голытьба, что могут они? Лишь пересказывать пустые речи один другому, а другой третьему, а тот четвертому, а четвертый вновь первому и так бесконечно по кругу. Слово их парит высоко-высоко, земли не видать, зато поучают и людей и народы, что на земле живут. Про сотворение мира и древние времена все знают, а голодному чем помогут?

Разумный поймет, что Небеса для Господа, а земля – для человека, опора которого в земных делах, а не в небесных словах. Принес положенную жертву – и долг перед Богом исполнен. Книжники же непременно скажут: “Не празднует Бог ваши подношения, и нет Ему нужды в них”. А я отвечу: “Небось, мнят, что помыслы Господа им известны? Краснобайство их – пустословие, а цветистые речи – тарабарщина”.

– Выходит, царя Соломона мудрые изречения – пустословие, а царя Давида стихи во славу Господа – тарабарщина? Это ли сказать ты хотел, Азрикам? Знай же, слова твои – зерна отчаяния, и если взойдут семена …

– То породят ядовитые плоды, – закончила за брата Тамар.

Азрикам ничего не ответил Тамар, боясь не совладать с подступившим гневом, но вновь обратился к Тейману.

– Я думаю, сколь не подобают невразумительные речи царю, столь неуместно краснобайство для простолюдина. Пустобрехи ученые глупы, как торговцы старьем. Надуть такого – пару пустяков. Принесет серебро на рынок, ему скажут: “Олово это” – он и поверит, а над ним смеются. Не с вельможами и воеводами им якшаться! Кто бы их замолчать заставил!

– Ты глух к духовности, Азрикам. Однако присмотрись к вещам. Знатный и богатый невежда всю жизнь накопляет сокровища, а кончит век – и в памяти людей и следа о нем нет. И где труды его? За безвыходностью богач оставляет потомкам сокровища – ему более нечего оставить. А знаток слова Божьего умрет, и мудрость его живет и людям светит и в поколения передается, и помнят и славят его. Не видеть этого – слепцом блуждать! – возразил Тейман.

Затянувшийся диспут утомил Тамар. В словах Азрикама слышит лишь зависть и злость.

– Довольно говорить! По делам и по замыслам Бог поделил людей и разные языки им дал. Языком знания говорит мудрый, языком сердца – бескорыстный, а с языка завистника капает желчь. У каждого своя стезя, и люди по сходству роднятся, и человек жнет, что сеет, – внесла свою долю Тамар.

Тут Азрикам вспомнил урок искушенного Зимри и спохватился: зачем от сердца говорил?

– Я Амнона доброжелатель. Приготовлю ему щедрый дар, чтоб не знал нужды и любимым занятиям предавался. Знай же, Тамар, если нелестное о нем сказал, так это вырвалось по ошибке, а я за ошибки не цепляюсь.

– Цепляешься ли ты за ошибки или признаешь их – что мне до этого? – ответила Тамар.

Праведный Зимри

Тут хлынул проливной дождь и помог Азрикаму оставить невыгодную тему. Он сдержал гнев и стал рассуждать о том, что вот, мол, дождь помешает сборщикам урожая. А Тамар слушает рассеянно и все высматривает Амнона в окне. И видит – возвращается Амнон верхом, ибо дождь помешал ему добраться до Царского поля.

В комнату вошли Амнон и Зимри. От зоркого глаза последнего не ускользнуло, что между Тамар и Азрикамом случился спор, если не ссора.

– О чем судили-рядили? – спросил Зимри.

– Спорили о награде, что ждет мужа на пути его, – ответил Тейман.

Зимри горестно склонил голову на грудь, издал тяжкий вздох и заговорил.

– Награда, что ждет мужа? А я спрошу, чего ждать от мужа? Как волос на голове – число грехов человека, ибо он следует желаниям сердца. Скажем, глядит он в глаза девице или голос ее нежный ловит – и уж этим преступает закон, ибо в голове его похотливые мысли роятся. Да что там мысли! Ведь и руками, и ногами, и губами грешит мужчина! – вдохновляется Зимри.

– И обонянием грешить можно? – спросил, пряча улыбку, Тейман.

– Зря смеешься, юноша. О себе скажу. Нынче был в саду твоего отца. Деревья моложе трех лет. Плоды их запретны. Но какой чудный запах от завязи! Так нос толкает к греху. Даже малого греха следует остерегаться, а если допущен – непременно каяться. Вот, принес двух искупительных жертвенных горлиц.

– Двое-трое таких ревнителей покаяния, как ты, Зимри, опустошат иерусалимские овчарни и голубятни, – сказал Тейман. – Бедные бараны и горлицы простятся с жизнью за грехи сих мужей. А там настанет очередь овец Кэйдара и Ливана, и те иссякнут! Да и не