При чем здесь котлы, я не поняла, но приготовилась слушатьдальше не перебивая.

– Когда они начали меня контролировать, то пришлосьнесколько затаиться. Тогда я стал много читать и анализировать. И твердо решил,что мне требуется свое собственное мировоззрение.

– Круто! А оригинально‑то как! Так многие думают.

– Сомнительный комплимент. Ты вот что мне скажи – тычто сейчас слушаешь?

– Тебя, – удивилась я.

– Я не «что». Я «кто».

Наверное, он ожидает услышать от меня, какую музыку япредпочитаю. Скажи, что ты слушаешь, и я скажу, кто ты. Ха!

– Эдит Пиаф и немного Меркури, – честное слово,их, и только их.

Не исключено, что завтра стану слушать кого‑тодругого. У меня куча музыки на любой случай и настроение.

Кириллу мой ответ показался более чем странным. Он дажеприоткрыл глаза, чтоб повнимательнее посмотреть на обладательницу такихзаписей.

Хорошо, что он не догадался спросить, какую группу я слушалавчера. Таня Буланова вряд ли произвела бы на него такое впечатление. Я каждыйдень подбираю музыку под настроение, а если настроение неопределенное, то подпогоду. Так некоторые эмо цепляют значки, чтоб окружающий мир узнал, как у нихдела. Правда, если настроение швах, то значок веселый, чтоб это настроениеподнять. Такой принцип поддержки. Хотя можно, не утруждаясь, приколоть призывпознакомиться. Или наоборот, мол, у меня уже есть любимый. Хотя я не оченьпонимаю смысл надписи: «свободен». Не то тебя только что послали, не то тыодинок и ждешь встречи.

Кирилл театрально откашлялся, таким образом стараясьпривлечь мое внимание. О чем мы с ним говорили? Вроде как про музыку. Вечно яотвлекаюсь.

– А ты что слушаешь?

– Ты будешь смеяться, но – ничего. Хотя против Меркури ничегоне имею. Да и Пиаф стоит того, чтоб изредка подкачаться эмоциями.

– Вот и славно! Трам‑пам‑пам.

Решив не останавливаться на достигнутом, я спела песенку пробабочку, которая крылышками «бяк‑бяк‑бяк». Не выдержав, Кириллрассмеялся. Я посчитала это не только хорошим признаком, но и своей маленькойпобедой. Он действительно анти‑эмо, во всяком случае, в отношениипроявления радости. Ничего, он еще меня плохо знает. Как‑нибудь поднастроение я изображу ему букву «Ж». От такого зрелища он не сможет не рассмеяться.Знаете, если расставить ноги, немного присесть, а потом руки в стороны исогнуть их в локтях – получается именно «Ж», а потом надо проскакать боком покомнате туда и обратно. Такая бодрая буква получается, правда, почему именно«Ж», я сама не знаю.

Кирилл снова задумался. А потом попросил снова показать моирисунки. Я теперь всегда ношу их с собой в самостоятельно пошитой холщовойсумке, чтоб мама чего не вытворила.

– Я уверен, что тебе просто необходимо учиться нахудожника. Давай я покажу своему другу. Он в этой теме рубит.

Зачем отказываться от минутной славы? Я согласилась. Мне нежалко.

Мы установили штатив, Кирилл снимал, а я переставляла настуле листы с рисунками.

– Света не хватает.

– А что тебе больше всего понравилось? – присталая.

Кирилл просмотрел работы и крепко задумался:

– Да, пожалуй, вот это. Про поход к гинекологу.

– Это потому, что ты там ни разу не был! –обрадовалась я. – А еще?

– Про меня. Там, где я тебя спасаю. Экспрессивнополучилось. И я такой героический. Я вообще жутко скромный, – счел нужнымуточнить он.

Это уж точно. Такой скромный – с пьедестала не слезает. Таки сидит на нем, словно увековеченный символ неподражаемой скромности.

– А ты потом кем хочешь стать? Ну, в смысле работы.

– Ландшафтным дизайнером, – после некоторыхраздумий призналась я.

Мне кажется, у меня получится. Кроме того, я хочу объездитьвесь мир, а эти самые садовые модельеры наверняка сначала много путешествуют повсяким дворцовым паркам. Чтоб было откуда слизывать самые красивые планировки. Явообще люблю все живое, цветы, деревья. Без них нельзя прожить. Хотя в пустынеи городе без них как‑то обходятся. Но я в пустыне работать не собираюсь.А в городе шансов на озеленение еще меньше, чем в пустыне.

Кирилл выслушал меня и заволновался:

– Обалдеть. Упасть и не встать. Держите меня четверо,как выражаются твои подружки, – старания Кирилла изобразить крайнююстепень изумления получились не очень убедительно.

– Враки. Мои подружки выражаются гораздо образнее. Ичто тебя так поразило?

– Даже не знаю как тебе сказать. Я, видишь ли,обязательно поступлю на архитектора. Я сам так решил. Так что не исключено, чтомы сможем создавать законченные шедевры загородных нескромных усадеб. Если тыне против совместной трудовой деятельности, то тебе придется снова ходить вшколу, – жизнерадостно заявил он. – Если соберешься поступать винститут, нужен нормальный аттестат. И не кривись, теперь я стану тебепомогать.

Какое вопиющее самодовольство! Я что, дура, что ли? Онрешил, что я полная дура? Сам такой!

– Ты что, считаешь меня дурой?

– Не стоит так волноваться. Я понимаю – ты здоровоотстала, но все поправимо.

Нет, это неслыханная наглость! Он думает, у меня в головевакуум. Щас, размечтался. Я ему еще покажу, как у меня с учебой. Но хвастатьзаранее не буду.

– Давай лучше про тебя поговорим. Ты сказал, чтопридумал собственную философию. Так в чем суть?

– Суть? Кажется, никакой. Просто мои родители, да идрузья в том числе, считают главным не жить, а играть. Когда на меня предкинаехали с воспитательным приступом, я решил показать им, как надо играть. Чтобсо стороны на себя посмотрели. Говорят «слушайся» – я так прилежно выполняю ихтребование, что у них пот холодный и мурашки по коже. Просто само послушание.Они чуть не свихнулись. А мне понравилось. Я с той поры ни разу не былраздражительным, я – сама любезность и вежливость. Ко мне вообще невозможнопридраться. Но они чувствуют, что я над ними смеюсь. Молча. Соглашаюсь, но чащепоступаю как считаю нужным.

Такая вот ботва. Теперь понятно, почему сбесились его родители.