– В чем мы обвиним уважаемого господина Басё? Безликие – не люди, они ничтожества. Все, даже слуги при дознавателях. Господину Басё в худшем случае сделают выговор. А он объяснит свое поведение расстройством желудка и лютой ненавистью к выкидышам кармы. Есть указ, запрещающий убивать бродячих собак. Нет указа, запрещающего убивать каонай.

– Подать доклад? – предположил я. – Отослать в столицу?

– Лезть с такими вопросами к правительственным инспекторам? Это значит самим потерять лицо. И все-таки дело надо заканчивать. Мы не можем стоять и смотреть, как рубят служебных каонай! Не охрану же к безликим приставлять? Вы в состоянии что-нибудь предложить, Рэйден-сан?

– Да, – сказал я. – Если позволите.

И добавил:

– Не здесь.

Ночью разыгралась метель.

Люди жались друг к другу под одеялами, слыша, как ветер воет за стеной. Зажигались очаги и жаровни. Дым поднимался над трубами только для того, чтобы достаться в добычу бурной мгле, быть разорванным в клочья. Как сказал бы поэт:

Снежные смерчи вились вокруг пожарных вышек. Буран-мятежник стучался в ворота правительственного квартала. Ночная стража шла вслепую, не понимая, куда идет. Кто поумнее, коротал время в лавках, где торговали саке. Торговля шла днем, но какой лавочник ради жалких минут сна откажет знакомому стражнику?

Дрожали фонари над дверями. Дрожали тени на стенах.

В колодцах выше срубов росли шапки из пушистого зимнего меха. Корабли в порту убрали все паруса еще с вечера. Усадьбы знати, трущобы ремесленников, бараки бессемейных самураев, квартал трупожогов, харчевни и лапшичные, храмы и общинные школы, мосты и деревья в садах – всех уравняла, всех пожрала ненасытная вьюга.

Одно хорошо – сточные каналы по холоду воняли меньше, чем летом, а сейчас запах и вовсе исчез.

Никому не было дела до тени, скользившей по городу. Никому не было дела, и это огорчало тень.

Мигеру замерз, но это чепуха. Устал, но это тоже пустяк. Лицо его, замотанное тряпкой так, что оставались лишь узкие щелочки для глаз, секло ветром и снегом. Казалось, нет никакой тряпки, лишь голая беззащитная кожа. Еще казалось, что Dios misericordioso, который для Мигеру давно был Dios de la ira[21], вернул дону Мигелю настоящее лицо с одной-единственной целью – ради адских мучений. Впрочем, мучения тоже утратили смысл. Все бессмысленно, если молодой господин ошибся в расчетах – и Мигеру продолжит свой путь в одиночестве, до самого утра.

Обманывая стражу, избегая запертых ворот, отыскивая дыры и лазейки, повторяя маршрут, будь он проклят, каким выбирался к хижине друзей, рисовавших себе лица, и сходя с этого маршрута, он кружил, кружил и кружил.

Ветер усилился. Временами Мигеру был вынужден останавливаться и пережидать, крепко упершись клюкой в землю. Вторую, короткую клюку он сунул за пояс. Глупости, думал Мигеру. Чепуха. Ошибка.

Кто найдет меня в этакой пурге?

Перед тем, как швырнуть Мигеру в буран, нет, даже перед тем, как объяснить Мигеру, зачем он это делает, молодой господин крепко ухватил безликого за плечо. Он редко прикасался к Мигеру, и никогда – по своей воле. Обычно это была случайность, но сейчас о случае речь не шла.

«Ты, – сказал молодой господин, хмурясь. – Ты сообщил мне про убийство Ни в бараке кандидатов. Ты позвал меня в барачный двор. Я справился у других дознавателей: тех, что побывали во дворе до меня. Курода, Исибаси, господин Сэки – все твердили одно: их позвали слуги. Я подал запрос секретарю Окаде. Никто не отправлял посыльных в дома дознавателей. Откуда вы, слуги, узнали про убийство? Да еще ночью, перед рассветом?! Курода заявил, что ему это не интересно. Исибаси отмахнулся, его это не волнует. Секретарь Окада попросил меня не усложнять ситуацию, которая и без того сложна. Мне это интересно, меня это волнует. Я готов к сложностям.»

Пальцы мальчика сжались. Не пальцы, когти.

«Отвечай! И не смей мне врать!»

Мигеру ответил.

«Это правда?!»

Это правда, подтвердил Мигеру.

Молодой господин долго молчал. «Ты честен, – наконец сказал он. – Изложи мне все обстоятельства, ничего не упуская.»

Мигеру изложил.

«И еще, – мальчик отпустил плечо Мигеру. – Там, у хижины, когда убили мужа этой безликой. Ты действительно не видел лица убийцы? Или это был Камбун?»

Это был Камбун, подтвердил Мигеру.

«Тогда я предлагаю тебе лучшее лакомство в мире. Ты спросишь, какое? Это месть. Но чтобы отомстить, тебе придется хорошенько померзнуть, а потом, возможно, умереть. Ты согласен?»

Вы не должны спрашивать моего согласия, сказал Мигеру. Ваше дело приказать.

«Верно. Тем не менее я спрашиваю. Ты согласен?»

Мигеру кивнул. И шагнул в метель.

Он не смог бы объяснить, с какой целью забрел к усадьбе семьи Ясухиро. Не дойдя полсотни шагов до главных ворот, Мигеру свернул в тупик. Начало тупика кое-как освещал фонарь, висевший на ограде усадьбы, прямо над калиткой. Дальше, вплоть до того места, где заборы полуразрушенных домов сходились остроугольной трапецией, преграждая путь, царила мгла: бурная, белая.

Шаг из света во тьму. Обычное дело, подумал Мигеру. Мне ли привыкать? Второй шаг. Пятый. Десятый. Он не увидел, спиной почуял, как свет заслонила чужая тень.

– Здесь, – сказала тень. – Возле дома Ясухиро? Это символично.

– Верен до конца, – ответил Мигеру.

– Что? – удивилась тень.

Странно, что она вообще расслышала эти слова.

– Верен до конца, – повторил Мигеру. – Девиз моего рода. Если я умру, напишите это рядом с моим телом.

Тень рассмеялась:

– Хороший девиз. Я имею в виду, хороший для самурая. Посмотри на себя, грязь. Кто ты такой? То, что я разговариваю с тобой – дар неслыханной щедрости. Меня пачкает этот разговор.

Мигеру крепче оперся на клюку.

– Я не самурай, – согласился он. – Не hidalgo, не caballero. Я мертвец в поисках покоя. Отступник в мечтах об искуплении. И все-таки я верен до конца. «Изваянье командора, камень за бороду дернув, я на ужин пригласил. Ох, зачем я это сделал![22]»