Сошлись. Разошлись. Сошлись.

Видно плохо, очень плохо. Черное, белое. Вьюга, круговерть. Не разобрать. Ветер воет волком. Скулит побитым псом. Вертится, кусает себя за хвост.

Гул. Свист. Удар. Лязг.

Вижу!

Впервые в жизни.

Рукоять плети сенсея окована металлом. Длиннее обычной.

Влево, вправо. Петли, круги. Петли, плети. Метания, мечи. Через лицо Камбуна – багровая полоса. Оскал белых зубов. Жутко. Хриплый смех. Безумный смех. Камбун рад.

Наконец-то! Камбун счастлив.

Удар. Лязг. Свист.

Черная гадюка оплела Камбуново запястье.

Рывок. Меч. Снег. Меч в снегу.

Да, сенсей! Да!

Камбун зол. Камбун рычит. Прыгает вперед. Ничего не вижу. Камбуна заслоняет спина сенсея. Широкая спина. Прямая спина. Согнутая. Сенсей сгибается в три погибели. Падает на колени. Так согнулся, так упал Мигеру во время демонстрации Ясухиро!

Нет!

Камбун заносит малый меч. Он – копия сенсея.

«Если голова не была отрублена полностью, убийца скорее всего поскользнулся.»

Нет!!!

Срываюсь с места. Бегу.

Опаздываю.

Тень. Удар. Хруст.

Камбун лежит в снегу. Без движения. Сенсей сидит в снегу. Привалился к забору. Прижал руку к груди. Из-под пальцев сочится кровь. Черная кровь.

– Кэзуо-сан!

– Я жив. Со мной все в порядке.

– Вам нужен лекарь! Мигеру! Останься с сенсеем!

– Да, господин.

Где среди ночи искать лекаря? В своем квартале я бы знал, а тут… Дом Ясухиро! Вот он, рядом! Там Цуиёши, слуги. Они должны знать!

Отчаянно колочу в ворота кулаком:

– Сенсей ранен! Зовите лекаря! Скорее!

В доме зажигается свет.

* * *

Когда все закончилось…

Что значит «закончилось»? Ну, слуги унесли раненого сенсея в дом, прибежал всклокоченный, насмерть перепуганный лекарь, бесчувственному Камбуну перевязали разбитую голову, связали руки, погрузили на тележку, чтобы доставить в тюрьму… Вот это и значит. Тогда я и вернулся в тупик, к Мигеру, все это время ожидавшему меня там.

– Дай мне твою клюку.

Он дал.

Клюка оказалась неожиданно тяжелой. Ближе к концу бамбук треснул, разошелся. Я засунул палец в щель и почувствовал холод металла. Железный прут. Мерзавец где-то раздобыл прут и вставил в свою клюку.

На всю длину, судя по весу. Быка свалить можно.

Неудивительно, что Камбун потерял сознание. Удивительно, что вообще жив остался. Надеюсь, сенсей не в обиде на моего слугу. Я так точно не в обиде. Не знаю, что было бы, убей Мигеру Камбуна. Когда самурай убивает безликого, не происходит ничего. А что бывает, когда безликий убивает самурая? Было ли такое хоть раз?!

– Бамбук треснул, – я вернул клюку Мигеру. – Почини.

Он поклонился:

– Да, господин. Я починю.

В зале, где меня принял господин Сэки, все было по-прежнему. Помост, доски покрыты лаком. Походный стул. Пейзаж на стене: карп борется с течением. Веер в руках старшего дознавателя. Темно-синее кимоно с золотым узором. Черная шапка чиновника.

И разговор сложился, как обычно. Чистый тебе театр Кабуки.

Через сцену бежит служитель, задергивая занавес.

Студеный рассвет вползал в дом сквозь щели бамбуковых ставен. Нагретый камень давно остыл, но под одеялом оставались жалкие крохи тепла.

С решительностью самоубийцы я отбросил одеяло и вскочил на ноги. Махи руками. Махи ногами. Наклоны. Приседания. Отжаться от пола. Что теперь? Бегом на двор, голым по пояс, в одних просторных хакама. Идиот, сегодня тебе не нужно на службу. Тебе дали выходной. Зачем ты подскочил ни свет ни заря?

А, поздно. Что теперь мучиться?!

У колодца стоял отец: наполнял водой лохань.

– Доброе утро, отец.

– Доброе утро.

Я наполнил вторую лохань. Отец хмыкнул, я отвернулся, пряча улыбку, и мы оба предались безумствам. Уй-й! Что ж так холодно?! Это же не вода, это пыточный инструмент! Не дрожать, слышишь? Н-не д-д-дрожать…