Организованная атака пятнадцати, если не больше, обезьян была целиком и полностью нацелена на Фолькера, которого они принялись волочить по земле взад и вперед. Через некоторое время его нашли на том же участке; он отчаянно цеплялся за дерево всеми четырьмя лапами, морда была искажена панической гримасой. Все бонобо были страшно возбуждены и шумели, шерсть у них стояла дыбом; одновременно они издавали предупреждающее тявканье, будто информируя людей-наблюдателей о том, что приближаться им не следует. Морды бонобо выражали эмоции, которых прежде Хоманну и Фрут видеть не приходилось. Удивительнее всего было то, что Эми, довольно низкоранговая самка, смогла спровоцировать столь массовую атаку, а Камба при этом держалась в стороне и не вмешивалась. В обычных обстоятельствах Камба первой бросилась бы на защиту своего сына, но в тот раз спряталась на самой верхушке дерева, где ее и обнаружили ученые.

Исследователи считают, что Фолькер, возможно, угрожал малышу Эми. Может быть, он попытался отнять его, как иногда делают самцы шимпанзе? Если так, то Фолькер явно недооценил защитных инстинктов сообщества. Самец, пытающийся захватить малыша, очевидно, достоин самого сурового наказания. Внезапная вспышка насилия позволяет предположить существование в обществе бонобо более глубокого слоя, обычно скрытого за фасадом вудстокского типа[47*]. Он напоминает нравственный принцип, суть которого — защита интересов самых слабых и уязвимых. При нарушении этого принципа на его защиту встают так массово и так яростно, что даже высшие эшелоны сообщества, такие как альфа-самки, не осмеливаются выступить против.

Высокая степень солидарности у бонобо стала возможной благодаря среде обитания, позволяющей сообществу быть более сплоченным, чем, скажем, у шимпанзе. Шимпанзе в поисках рассредоточенной по большому пространству пищи приходится разбиваться на маленькие группки, а нередко и проходить значительные расстояния в одиночку. Бонобо живут иначе. Они держатся вместе и всегда дожидаются отставших, а на заходе солнце устраивают настоящий «закатный хор», цель которого — собрать всех сородичей и построить ночные гнезда высоко на деревьях. Очевидно, им нравится быть вместе. Доступ к громадным фруктовым деревьям, а также к многочисленным съедобным травам нижнего этажа леса помогает обеспечивать существование их тесного сообщества, ядром которого является «вторичное сестричество». Я называю его «вторичным» потому, что связь между самками в нем не основана на родственных узах. Будучи мигрирующим полом, самки бонобо оказываются при взрослении в неродственных группах.

Привязанность к детенышам, разумеется, типична для всех млекопитающих. Однако один поразительный случай может показать лишний раз, насколько сильна она у бонобо. Моя коллега Эми Пэриш познакомилась в зоопарке с несколькими самками бонобо. Эти самки обнимали ее как свою — чего, надо сказать, никогда не делали со мной, поскольку человекообразные обезьяны всегда различают пол человека и ведут себя с ним соответственно. Лоретта, к примеру, вполне могла сексуально домогаться меня с той стороны рва (повернув ко мне свои набухшие гениталии и бросая быстрые взгляды на свою промежность), но, будучи мужчиной, я никогда не смог бы стать частью гинекократии, которой и является общество бонобо. Эми, напротив, однажды даже перебросили хорошую пищу, как если бы она, по мнению угощавшей, была голодна. Несколько лет спустя Эми, навещая своих подруг-бонобо, решила показать им своего новорожденного сына. Старшая самка коротко глянула на малыша через стекло и сразу же убежала в соседнее помещение — а через несколько секунд вернулась с собственным младенцем на руках. Она поднесла его вплотную к стеклу, чтобы два малыша могли посмотреть друг другу в глаза.

Мозг, настроенный на эмпатию

Сравнивая общество бонобо с нашим, я нахожу слишком много различий, чтобы согласиться с теми, кто готов принять его за образец для подражания. Я не думаю, что принятая у бонобо свободная любовь подошла бы нам. С одной стороны, эволюция снабдила нас собственным способом защиты детенышей, по существу, противоположным способу бонобо. Вместо того чтобы делить отцовство, люди влюбляются и часто ограничивают свое влечение одним человеком, по крайней мере, на какой-то период времени. При помощи института брака и нравственно обязательной супружеской верности многие общества пытаются полностью прояснить вопрос отцовства. Конечно, эти попытки очень несовершенны, всегда хватает и флирта, и неуверенности; тем не менее они увели нас в совершенно ином направлении. Как правило, самец человека — мужчина — делится ресурсами со своими детьми и их матерью и помогает заботиться о детях — неслыханное событие у бонобо и шимпанзе. Самое главное, мужчина обеспечивает женщине и детям защиту от других мужчин.

Если речь идет о сходстве между человеком с его ближайшими родичами среди человекообразных обезьян, то проще всего сравнивать мужчин с самцами шимпанзе. Самцы шимпанзе вместе охотятся, объединяются против соперников и вместе защищают территорию от враждебно настроенных соседей; в то же время они борются за статус в группе и соперничают из-за самок. Это противоречие между, с одной стороны, общностью целей, а с другой — неизменным соперничеством хорошо знакомо и мужчинам; возьмите любую спортивную команду или корпорацию. Мужчины там вовсю состязаются между собой и в то же время понимают, что нуждаются друг в друге — ведь иначе их общая команда пойдет ко дну. В книге «Вы просто не понимаете» (You Just Don’t Understand) лингвистка Дебора Таннен рассказывает о том, как мужчины используют конфликты для повышения собственного статуса и реально получают удовольствие от споров с друзьями. Если ситуация заходит слишком далеко, они разряжают ее шуткой или извинением. Так, бизнесмены могут кричать и даже запугивать друг друга на совещании — и тут же шутить и смеяться все вместе в перерыве в комнате отдыха.

Размытая грань между конфликтом и сотрудничеством не всегда понятна женщинам (для них «подруга» и «соперница» означают совершенно разные вещи), но для меня это вторая натура — ведь я вырос в семье, где было шестеро мальчишек, зато девочек не было вовсе. Надо сказать, мой интерес к процедуре примирения после драки у шимпанзе объясняется отчасти тем, что я не могу рассматривать агрессию исключительно как зло — а именно такой была преобладающая точка зрения в те времена, когда я только начинал свои исследования. На агрессивное поведение даже навешивали ярлык «асоциальное», а я никак не мог этого понять. Для меня потасовки и драки всегда были способом уладить отношения, а деструктивными они становились только в том случае, если у сторон отсутствовали сдерживающие начала или если после схватки никто не пытался навести мосты. Большую часть времени самцы шимпанзе прекрасно ладят друг с другом и во многом лучше, чем самки, умеют снимать напряжение в отношениях даже со злейшими соперниками при помощи долгих сеансов груминга. Копить обиды для самцов нехарактерно.