Зайдя с той стороны кустов, Томас поспешно вбежал в воду.Когда он был уже по горло и достаточно взбаламутил илистое дно, Яра повернулаобратно.

— Как хорошо, — выдохнула она, — как будтонет в мире войн, ссор.

Томас пытался отводить глаза, но их, как колдовством,притягивало к женщине. Она подплыла, встала на ноги. У Томаса перехватилодыхание, и он сам едва не ушел под воду, такими слабыми стали ноги.

Вода бриллиантовыми каплями сползала по ее изумительноровной и чистой коже. В ключицах колыхались небольшие озера, и Томас тратилнечеловеческие усилия, пытаясь оторвать взгляд от ее высокой сильной груди. Онадышала ровно, грудь то наполовину вздымалась над водой, то погружалась, но водабыла настолько прозрачная, что Томас мог видеть даже ее ступни с розовыминогтями. Мог и, гореть ему в аду, видел...

— Что случилось, сэр Томас? — спросила онатихо. — Ты смотришь так, будто женщин не видел вовсе.

— Гм... — выдавил он сквозь перехваченноегорло, — теперь мне кажется, что я их в самом деле не видел.

Ему показалось, что в странных лиловых глазах метнулось испряталось смущение. Но ответила она с некоторым вызовом:

— Может быть, мне повернуться, чтобы ты рассмотрел меняи сзади?.. На, заодно потри мне спину.

Она сунула ему в ладонь пук травы.

Чувствуя себя окончательно погибшим, он пытался вспомнитьхоть одну молитву, но в голове стоял красный туман, и кровь шумела в ушах.

Ее спина была прямая, а чтобы не столкнуть с места, другойрукой пришлось взять за плечо. Взял так осторожно, словно коснулся только чтовылупившегося цыпленка, она даже удивленно покосилась через плечо.

— Ты что, никогда своего коня не купал?.. Три сильнее!

Он провел пучком по коже, та сразу порозовела. Ничего себе,подумал он смятенно. Такого коня купать не приходилось даже королям Христовавоинства, даже императору германскому. Да и сарацинским монархам, а они в такихделах знатоки и умельцы, вряд ли...

Все еще придерживая, осторожненько водил травой по лопаткам,опустился по хребту, тер тихо, боясь повредить нежную кожу без единогопятнышка. Женщина тоже затихла, не двигалась. Ее шея порозовела, хотя Томас кней не прикасался. Он чувствовал, что его движения замедляются, пальцы слабеют,а дыхание, напротив, учащается.

Господи, помоги мне, взмолился он в отчаянии. Какая ж онахристианка, язычница самая что ни есть. Эх, пропадай моя душа бессмертная! Затопотом, сидя в котле с кипящей смолой, буду видеть перед глазами...

Ее хрипловатый, чуть изменившийся голос внезапно прервал егосуматошные мысли:

— Спасибо. Томас. Погоди малость, я выйду на берег.

Она отстранилась, как ему показалась, с некоторым усилием,пошла к берегу, с великим трудом расталкивая плотную, как смола, воду.

Томас отводил глаза, но все равно видел, как она вышла наберег, — грациозная, сильная, тонкая в поясе и с широкими бедрами, чтоудивительно точно переходили в длинные ноги, приспособленные для долгого иумелого бега. Ложбинка вдоль спины, как змея, изгибалась при каждом шаге, и отэтого движения у Томаса сердце едва вовсе не остановилось.

Все-таки увидел ее и сзади, как она сказала, мелькнуласуматошная мысль. А женщина вышла на берег, кусты сомкнулись за ее спиной.Томас отвернулся, чувствуя, как сразу потемнело в глазах, вода стала теплой,как похлебка, а его толстым слоем покрывает корка соленого пота и грязи.

Когда он надраил себя до блеска, трижды окунувшись и смыв нетолько грязь, но и клочья кожи, и наконец решился выйти на берег, его одежда,разительно изменившая цвет, была разложена на камнях. Солнце жгло с такойсилой, что над тканью дрожал, вздымаясь, сильно прогретый воздух.

Томас торопливо натянул еще сырое, на нем высохнет быстрее,осторожно

зашел за кусты. Яра, уже одетая, сидя на валежине, чистилаему панцирь. В ее руках он уже блестел, а поворачивала его с такой легкостью,словно он был из легкой кожи.

Она подняла голову. Томас возвышался над ней, широкоплечий имогучий, золотые волосы торчали во все стороны, в синих глазах было смятение.Он с неловкостью развел огромными руками.

— Тебе не обязательно это делать.

Она встала, их глаза встретились. Тихо она сказала:

— Давай я тебя причешу.

В ее руке появился гребешок. Томас выдавил с растущейнеловкостью:

— Откуда он у тебя? Было такое время...

— Женщина, — ответила она тихо, почтишепотом, — при пожаре... гребешок хватает с собой первым...

Томас наклонился, к голове снова прилила жаркая кровь. Онбоялся, что Яра обожжет о его уши руки.

Гребешок коснулся волос, и Томас вздрогнул, но тело,повинуясь неведомой воле, начало расслабляться, словно плавало в теплойласковой воде. Зубья замедленно перебирали его волосы, раскладывали на пряди,проходили снова, укладывая по-другому. Кожа на голове стонала от сладкойистомы, волосы льнули к ее пальцам.

Могучий голос калики вторгся в их мир, словно брошенный сразмаху топор на стол с дорогой посудой:

— А где это мой посох? Сэр Томас, ты никуда его незадевал?

Хрупкие черепки со звоном падали на землю, исчезали, каклегкий дымок. Яра со вздохом отступила на шаг. Они находились на берегуречушки, солнце нагревало головы. Волосы Томаса уже почти просохли.

Кусты затрещали, за ветвями показалась отвратительнаяфигура. Неприятный голос проревел:

— Напились?. А позавтракаем, если удастся, по дороге.

Томас отступил на шаг, споткнулся о доспех. Яра обогнулакусты с другой стороны, исчезла. Калика продрался сквозь кусты, через плечо ужеповесил мешок с жалкими пожитками. Зеленые глаза подозрительно обшарили лицомолодого рыцаря:

— Спишь стоя, как конь? Одевай свое железо. Надо идти.

— Мне нужен конь, — сказал Томас с усилием. —В таких доспехах пешими не ходят.

— Зазорно бла-а-а-агородному?

— Просто тяжело, сэр калика.

В зеленых глазах промелькнула искорка сочувствия, но голосоставался холодным и неприятным:

— У каждого своя ноша.

Олег прошел вдоль берега, остановился на пригорке, обозреваяокрестности. Томас торопливо оделся, догнал. Он чувствовал себя так, будто егоокунули в прорубь.

Яра появилась с заплечным мешком, быстрая и решительная. СТомасом избегала встречаться взглядом, быстро пошла вперед.

— Я здесь бывала однажды...

Олег покачал головой.

— Во сне?