Микеланджело. Рай сходит на землю в определенный час, в определенном месте.

Теперь я замечаю освещенные факелами дорожки из гравия, бегущие дальше в дикий Сад. Дорожки словно ведут в нефы и залы, уставленные скамейками, похожие на церковные скамьи, еще помнящие, что они отесанные бревна.

Желание создавать живую красоту снова переполняет меня. Выращивать, возделывать, поливать и удобрять, подрезать и собирать урожай. Радоваться участию в дышащем, рукотворном чуде.

Пальцами аккуратно прослеживаю путь плюща на колонне, все еще любуясь роскошной архитектурой и кустами, подстриженными в форме усеченных пирамид, как вдруг под локоть меня подхватывает Агата Кристи с бокалом шампанского в руках и улыбается, будто только я могу ее понять.

Глава 14

Земля и сама сменой сезонов рассказывает нам добрую правдивую сказку. Эта древняя, несокрушимая история весны, лета, осени и зимы вплетена в бесчисленное количество других рассказов.

Это архетип, повторяющийся мотив, до сей поры не потерявший ни крупицы своей силы и значения.

Кристин Пурифой, «Садовник»

– Может, сейчас ты готова? – Агата протягивает мне изящную тарелочку с клубникой и маленькими чизкейками, затем салютует бокалом шампанского в сторону Древа, в сторону стола с кушаньями.

Мы стоим спинами к колонне, свет в ее основании мерцает у наших ног.

Я беру тарелку, изучая мою собеседницу.

Это действительно она. Я просмотрела десятки ее старых фотографий на компьютере. То же овальное лицо, те же томные глаза.

На ней то же платье из черного сатина, что и в прошлый раз, те же длинные нити жемчуга и блестящие кольца.

Интересно, та Агата, что стоит передо мной, уже пережила мистическое исчезновение тысяча девятьсот двадцать шестого? Тогда она пропала на одиннадцать дней, и годы спустя никто так и не знает, где она была, что с ней случилось. Даже ее автобиографии пропускают этот инцидент. Решусь ли я спросить?

Быть может, она уже вышла замуж во второй раз за археолога Макса Маллована и мы встретились между ее археологическими сезонами в Египте и Сирии.

Сильная. Вот мое слово, описывающее ее, по крайней мере пока. Она похожа на силу природы. Умная, волевая, успешная и уверенная в себе.

Она смеется тихо и элегантно и приглаживает прическу.

– Что-то не так? Ты так пристально меня рассматриваешь.

– Нет! Прошу прощения. – Я перевожу взгляд на вечеринку. Сегодня пришло больше людей? Они перемещаются по газону, разговаривая под сенью решетчатых арок с развесистыми розами, гуляя по мощеным тропинкам, ведущим в тени.

Я не вижу Т. С. Элиота или Фрэнка Баума, но здесь так много народу, что легко кого-то не увидеть.

Однако я замечаю мускулистого парня с красивой улыбкой, который смотрел на меня всю прошлую ночь.

Он смеется, откинув голову, в ответ на слова небольшой женщины с блестящей темной кожей.

Она тоже смеется и легонько толкает его плечом.

Агата дотрагивается до моей руки.

– Ты переживаешь? – Она кивает. – Мы все поначалу нервничаем, но тебе не стоит волноваться. Ф. сказал, что ты только что сбежала. Надеюсь, он тебя не напугал. Он временами говорит причудливые вещи. Подчас – полную чушь.

Только что?

Я смотрю на ее платье, затем на мое – то же самое, что было на мне две ночи назад.

Несмотря на то, что я провела всю среду «снаружи», в Сад я вернулась лишь мгновение спустя?

На другом конце лужайки все еще играет трио из пианино, контрабаса и барабанов, переходя к «It don’t mean a thing if it ain’t got that swing». Мужчина с очками в роговой оправе все еще стоит рядом с пианисткой, как учитель музыки из старых любителей джаза. У нее на лице та же безудержная улыбка, на ней тот же мужской костюм.

– Дорогая, ты очень тихая. Тебя что-то беспокоит?

Я вдыхаю, в голове столько вопросов, что я не знаю, с чего начать.

– Мисс Кр… – Имя застревает в горле, будто невидимая рука перекрыла мне кислород. Я не могу вдохнуть и начинаю паниковать, как вдруг рука разжимается, и я выдыхаю «А», будто и не собиралась сказать что-то другое.

– Да?

– Я хочу узнать больше об Э. О своем удочерении.

И этот вопрос я задала первым? Хотя все еще не могу даже объяснить Сад? Я собрала все мужество в кулак и вернулась сюда. Я покинула место, которое нуждается во мне, людей, которые нуждаются во мне, не зная, когда вернусь, потому что риск стоил ответов о том, как спасти магазин от Изъятия. Но все же мой первый вопрос – о моем удочерении?

– Попробуй клубнику, дорогая. Она идеальная.

Я поднимаю с тарелки большую ягоду размером со сливу и кладу в рот. Если я съем ее, А. заговорит?

В ту же секунду я забываю обо всем, кроме вкуса. Как будто вся клубника, что я ела до этого, была лишь имитацией одной идеальной ягоды, созревшей в Саду в то, чем ягоды должны быть на самом деле.

Похоже на то невероятное вино, протянутое Элиотом.

– Так-то. – Агата улыбается мне. – Подкрепилась? Готова?

Она меня уже дважды спросила об этом. В первый раз я отвлеклась, разглядывая Сад, но сейчас меня охватывает страх. Готова к чему?

Я доедаю клубнику, языком проверяю, что ничего не прилипло к зубам, и переспрашиваю:

– Готова?

Агата наклоняет голову, разыгрывая раздражение. Или она и правда от меня устала.

– Готова ли ты принести свой подарок на стол?

Снова это.

Т. С. Элиот был уверен, что я пишу историю и планирую положить ее на стол рядом с Древом.

– Боюсь, она еще не готова. – Поэт тогда, кажется, принял мою отговорку.

Лицо Агаты на момент омрачается, затем она переводит свое внимание на вечер в целом.

Что-то в ней тревожит меня. Я не хочу разочаровывать человека, которого так сильно уважаю, но я успела заметить не разочарование. Больше было похоже на страх.

– Я… Я скоро закончу, я уверена. Нужно только немного… переработать.

Агата не отвечает. Едва заметным кивком дает понять, что она меня слышала.

Я должна уйти и вернуться с готовой историей?

Конечно, Келси, уходи домой и напиши что-нибудь быстренько.

Часы, нет, годы творческого кризиса смеются над этим невозможным предложением.

Не говоря уже о том, что я не знаю, смогу ли вернуться. Или даже уйти отсюда.

– Все равно моя книга будет не ровня твоим. Мне всегда они нравились.

Ее губы изгибаются в легкой, грустной улыбке, но она не смотрит на меня.

– Спасибо, я ценю. Но когда речь идет