Они взяли мощный и мрачный аккорд и позволили ему звенеть в течение нескольких секунд; Джаспер закончил припев, шепотом повторяя:

– Еще раз…

Эмилия разразилась рыданиями, словно ребенок, такими, какие ты позволяешь видеть только своей матери, когда слезы приходят с громом и молнией, как потоки дождя в бурю.

Она послушала в их исполнении еще несколько песен, но убежала в свою комнату прежде, чем они закончили. Из окна своей спальни девушка видела, как Джаспер и ее отец выходят из студии и идут к бассейну. Она подкралась к лестнице и прислушалась. Отец поблагодарил его, и они договорились встретиться через пару дней. Эмилия вернулась в свою комнату и села за ноутбук. Ей хотелось побольше узнать о Джаспере. Она искала страницы в социальных сетях, но без фамилии это было безнадежно. Она уточнила у Сэди. Подруга ответила немедля, но она тоже не знала.

После ухода Джаспера Эмилия спустилась вниз. Ее отец, одетый в старую футболку с надписью «NPR»[41], стоял на кухне, прислонившись к кухонному столу, и макал красную редиску в маленькую металлическую жестянку с розовой солью.

– Посмотрите-ка, кто решил выйти, – пробубнил он с набитым ртом.

– Привет, пап.

– Как ты себя чувствуешь, милая? – Он протянул ей редиску, но она отказалась.

– Все еще паршиво.

– Знаешь, дочка, я живу уже давно. И знаю разницу между сердечной болью и гриппом. Что-то случилось между тобой и Тексом?

– Что-то вроде того. Зачем приезжал Джаспер? – Она сидела на металлическом табурете, болты которого давно уже нужно было подтянуть.

– Ты его знаешь?

– Немного. Он рассказал тебе, что синяк под его глазом – это работа Текса?

– Я сложил два плюс два, – ответил отец брезгливо.

Джейк никогда не был большим поклонником ее бойфренда. Сам Текс знал об этом.

– Передай Тексу, что я недоволен. Что я найду его, если он еще раз тронет Джаспера. И вообще, зачем он ввязывается в драки? Ни одному тренеру в стране не нужен игрок, которого нельзя контролировать.

– Я все равно с ним не разговариваю. С ним покончено. – Эмилия увидела облегчение в глазах отца.

– Между нами, я считал, что ты достойна лучшего. – Он шагнул к ней. – Чем я могу помочь? Не могу видеть тебя с разбитым сердцем.

– Мне просто нужно время. Вот и все.

– Хочешь посмотреть какое-нибудь кино? Это может отвлечь тебя от дурных мыслей.

– Чем мама занимается?

– Она останется в Сиэтле еще на одну ночь, благотворительная акция. Эбби отвела Луку на плавание. Так что мы с тобой остались вдвоем.

– Я могу сама выбрать фильм?

– Все, что захочешь.

– Даже романтическую комедию?

– Если только тебя не смущает, когда я плачу.

– Я захвачу салфетки.

Они улыбались. Да, он был потрясающим отцом.

Пьяный в стельку Отис в два часа ночи шатался по своим владениям. Он честно пытался заснуть, но понял, что зря теряет время. Тогда он спустился к овечьему загону и вошел в ворота. Животные прибежали, как только учуяли его.

Как обычно, Отис принес ведро зерна. Он сел на траву, скрестив ноги, и зачерпнул пригоршню. Овцы толкались, пробираясь к его руке, одна храбрее другой. Джонатан плюхнулся на землю и уткнулся носом в колени хозяина. Свободной рукой тот погладил собаку, что-то бормоча и улыбаясь. Овцы английской породы были коротконогими и пушистыми, как плюшевые мишки. Рост не позволял им поедать ягоды и листья, когда он запускал их в виноградник, чтобы они уничтожали сорную траву. Но недавно Отис поймал их, прыгающими на задних лапах и жующими лозы. И теперь овец не пускали на виноградник во время вегетации. Возможно, со следующей посадкой он вырастит лозы еще на фут или два выше, такие он видел в Тоскане.

Отис пододвинул черный контейнер и насыпал туда немного зерна. Животные бросились к еде, отчаянно пихаясь, будто он не кормил их неделями. Мужчина провел ладонью по их пушистой шерсти, словно потрогал облака.

Гладить овец, как собак, довольно необычно, но Отис провел с ними слишком много часов. Спускался к загону с отличным зерном и хрустящими крекерами. Его животные – куры, овцы, собаки – являлись пульсом его фермы, его вина. Вино же это было рождено самой природой, в нем присутствовало биение их сердец. Все слилось воедино и приобрело смысл благодаря Красной горе.

Он считал, что здесь можно выращивать самый лучший виноград в стране. В том, что он пытался создать, было ощущение не местечковой цели, а цели для всего направления в сельском хозяйстве, была немудреная, но такая чистая, исконная правда: воссоединение с землей. Добавляя жизненную силу винограду, добавляя жизненную силу почве, ферме и даже культуре. Красная гора должна был стать местом, которое искали провидцы и поэты, подобно Хейт-Эшбери[42], где он жил, когда бросил колледж. Или Гринвич-Виллидж[43], или Париж десятки лет назад. Только тогда вино сможет полностью раскрыть свой потенциал.

Некоторые из новоиспеченных виноделов, попавших в прессу, сегодня забыли истинное определение терруара; они забыли концепцию единства с природой, культурой и обществом. Создание хорошего и честного вина не было связано с именем на бутылке, не было связано с брендом. Речь шла о том, чтобы посвятить себя клочку земли, району; не просто посадить виноградники, но построить сообщество, экосистему, где животные процветают, где здоровые дети воспитываются с большими амбициями; место, о котором люди говорят по всему миру, место, где повара приходят открывать рестораны в надежде найти некое идеальное сочетание или, возможно, объединиться с фермерами, чтобы вернуть старые семейные ценности. Речь шла о создании магической среды обитания, чтобы люди, отведавшие это вино позже и в другом месте, перенеслись на Красную гору и ощутили ее величие.