Уолли Эберхард спрятал свои бумаги в нагрудный карман пиджака, и они с механиком снова влились в толпу. Колонна грузовиков уехала вниз по Трокмортон, разъезжались и легковушки с грузом шаров. Еще немного, и толпа на тротуарах тоже начала расходиться. Сначала она была гуще обычного, как на выходе с последнего киносеанса, но постепенно стала редеть. Люди переходили улицу, садились в машины, дети шмыгали взад-вперед. Женщины снова катили тележки по супермаркету, табуреты у стойки Дэйва заполнялись один за другим, машины выезжали с парковки. Трокмортон снова приобретала облик обычной торговой улицы – немного запущенной, но не настолько, чтобы вызывать удивление. Синие с желтым жетоны исчезли все до единого, и несколько человек прикололи себе красные с белым значки распродажи.

Минут через пять мимо проехал арестованный Янсеком коммивояжер, следом машина с орегонскими номерами.

Я посмотрел на Бекки. Она легонько пожала плечами, я улыбнулся в ответ. Новых эмоций я не испытывал, старые тоже не давали о себе знать. Мы достигли рубежа, за которым нет больше ни слов, ни чувств.

Я сознавал в полной мере, что Милл-Вэлли захвачен. Все его жители, кроме нас и, возможно, Белайсеков, стали чем-то другим, хотя выглядят точно так же, как раньше. Все, кого мы видим на улице, будь то мужчины, женщины или дети, – наши враги, принявшие облик старых друзей и знакомых. Помощи ждать неоткуда, и в это самое время враг захватывает соседние города.

«Меня это не удивило», – часто говорим мы. «Я так и знал». Это значит, что мы, не думая об этом сознательно, предчувствовали неизбежность чего-то и даже знали, как именно это произойдет. Всё, что я мог придумать относительно ближайшего будущего – это дождаться темноты и попытаться уйти в холмы. Днем, когда все в городе против нас, делать это было бессмысленно. Я объяснил это Бекки, делая вид, что надежда есть – да и сам порой в это верил.

Услышав, как отпирают ключом дверь приемной, я испытал чувство, которое пытался описать выше. Удивления действительно не было; я как будто с самого начала знал, что это случится – достаточно взять у сторожа мастер-ключ.

Но при виде первого из вошедших меня охватило ликование. Я ринулся ему навстречу, просипел «Мэнни!» и потряс ему руку.

Он ответил, хотя не столь энергично, как я ожидал, – скорей вяло. Я посмотрел ему в лицо и всё понял. Не могу сказать, как: то ли его глаза утратили блеск, то ли обмякли мышцы подтянутого обычно лица, то ли еще что-то – но я понял.

Мэнни, точно прочитав мои мысли, кивнул медленно и сказал:

– Да, Майлс. Еще до твоего ночного звонка.

Я отошел назад, обнял Бекки за плечи и посмотрел на тех, кто вошел вместе с ним.

Одного, маленького лысого толстяка, я видел впервые. Второй был Чет Микер, бухгалтер, высокий симпатичный брюнет лет тридцати пяти. Третий, Бадлонг, улыбался нам все так же мило и дружелюбно.

– Присядьте, – сказал нам Мэнни, показав на диван. Мы замотали головами. – Садитесь же, – повторил он. – Вы, Бекки, совсем из сил выбились. – Она в ответ прижалась ко мне еще крепче. – Хорошо. – Мэнни откинул с дивана простыню и сел сам. Чет Микер уселся рядом, Бадлонг занял стул напротив, незнакомый коротышка сел ближе к двери. – Не надо так напрягаться. – Мэнни улыбался, как будто и впрямь желал, чтобы мы чувствовали себя как можно комфортнее. – Мы вам ничего плохого не сделаем, и когда вы поймете, что… что это необходимо, то, может быть, смиритесь и спросите себя, зачем вообще было сопротивляться. Прежде всего, это не больно; вы ничего не почувствуете, Бекки, даю вам слово. – Он помолчал, обдумывая, что сказать дальше. – Очнувшись, вы будете чувствовать себя точно так же. Всё останется при вас: мысли, воспоминания, привычки, манеры – всё до последнего атома. Никакой разницы. – Он говорил пылко и убедительно, но глаза на долю мгновения выдали, что он сам не очень-то в это верит.

– Зачем же тогда трудиться? – бросил я, чтобы хоть что-то сказать. – Просто дайте нам уйти, и больше мы сюда не вернемся.

– Э-э… – запнулся Мэнни. – Объясни лучше ты, Бад.

– С удовольствием.

Ну еще бы. Какой профессор откажется прочитать лекцию лишний раз? Может, это и правда, подумал я. Может, всё действительно останется так, как было.

– Вы видели то, что видели, и знаете то, что знаете, – начал Бадлонг. – Видели… шары, за неимением другого названия. Видели, как они трансформируются, и дважды наблюдали трансформацию в почти завершенной стадии. Вы спросите, зачем этот процесс нужен вам, если, как было сказано, никакой разницы в конечном счете не будет. – Он, не переставая улыбаться, снова сложил пальцы профессорским домиком. – Хороший вопрос, но на него есть очень простой ответ. Семян в нашем понимании эти плоды не содержат, однако это живая материя, способная расти и развиваться, как всякое семя. Оригинальные экземпляры действительно провели в космосе многие тысячи лет, преодолев за это время громадные расстояния, как я уже говорил… впрочем, тогда я, скорее, хотел, чтобы вы усомнились в этой теории. Оказавшись по чистой случайности на этой планете, они тут же начали функционировать, как всякий живой организм, и вы должны пройти все стадии именно для того, чтобы они могли осуществить свою функцию до конца.

– И что же это за функция? – осведомился я саркастически.

– Функция любой жизни – выживание. Жизнь, доктор Беннел, существует во всей Вселенной, что признаёт большинство ученых. Мы с этими формами жизни пока не сталкивались, но это не значит, что их нет. Они существуют в бесконечно разнообразных условиях и поэтому сами бесконечно разнообразны. Некоторые из них значительно старше нас. Что они делают, доктор, предвидя неизбежную гибель своей древней планеты? Готовятся к выживанию. – Бадлонг наклонился вперед, захваченный собственной речью. – Планета движется к гибели крайне медленно и неизмеримо долго, а жизнь на ней столь же неизмеримо долго готовится. К чему? К тому, чтобы покинуть планету. Куда она направится после этого? На это есть только один ответ, и он найден. Ей придется приспосабливаться к любым другим условиям и принимать любые другие формы. – Он откинулся обратно, очень довольный собой. С улицы слышались гудки клаксонов и детский плач. – В каком-то смысле споры из этих шаров паразитируют на любой жизни, с которой сталкиваются, но это, так сказать, идеальные паразиты. Они не просто присасываются к носителям, а создают их дубликаты, клетка за клеткой, в тех формах и в тех условиях, в которых эти носители существуют.

Мои мысли, должно быть, четко отпечатались на лице. Бадлонг усмехнулся и добавил:

– Знаю, знаю: звучит как бред сумасшедшего. Это только естественно, ведь наши понятия о жизни сильно ограниченны, доктор. Мы воспринимаем как реальность только самих себя и прочие формы жизни на нашей планетке. Ну-ка, скажите, на что похожи марсиане в наших фильмах и комиксах? На карикатурных людей – больше мы ничего вообразить не способны! У них бывает шесть ног, три руки и усики-антенны, как у земных насекомых, но в целом никаких коренных отличий. – Он поднял палец, словно укоряя отстающего ученика. – Но придерживаться собственных узких рамок, искренне веря, что эволюция всюду шла точно так же, как на Земле, было бы крайне провинциально. Вот вам монстр сорока футов в вышину, с длиннющей шеей, весящий несколько тонн – назовем его динозавром. Условия меняются, и динозавр, неспособный к ним приспособиться, гибнет, но жизнь продолжается в новых формах. В каких бы то ни было. Всё обстоит именно так, как я говорю, – торжественно провозгласил Бадлонг. – Космические плоды, прибывшие на разные планеты, осуществляют свою природную функцию, приспосабливаясь к выживанию на каждой из них. Иначе говоря, дублируют клетка за клеткой организмы, приспособленные к жизни на данной планете.