каждый должен отдать часть своей жизни для создания прекрасного… не для того, чтобы помочь миру, но чтобы помочь самому себе. Раса художников…

– Художников в какой области?

– В какой угодно. Творческий инстинкт у людей так же силен, как… как… как у бобров. Но мы подавляем его в наш век машин и разделения труда… И это очень жалко… А творческий инстинкт зацветает красотой с такой же непреложностью, с какой зацветает яблоня благоухающими цветами… Боюсь, что я начинаю проповедывать. Это – дурная привычка.

– Нет, ничуть не бывало. Все, что вы говорите, в высшей степени интересно, и я соглашаюсь с каждым вашим словом. – Выражение замешательства проскользнуло по ее лицу. – Это вы тот самый м-р Уэбб, который написал «Как важно быть второсортным»?

– Да, я. Я знаю, вам не нравится моя книга.

– Вначале она мне нравилась. Я находила ее определенно забавной и умной. Умная саркастическая книга. Я купила ее у Бретани в Париже, когда там о ней столько говорили – позапрошлым летом. В это время я жила в Сен-Жермен-ан-Лэ. Там у меня был маленький домик. Я начала читать ее в поезде на обратном пути домой. Это было восхитительно! Но после того как я вернулась в Америку, я была поражена тем, что здесь ее везде принимали как житейскую философию. Я надеюсь, что вам не странно мое откровенно высказанное мнение. Как житейскую философию… Мне кажется, что вы так именно и задумали ее.

Майкл повернулся и смотрел на нее с чувством необычайного интереса.

– Нет, я сам считал ее саркастической, но это, по-видимому, секрет, который знают только двое: вы и я.

– Правда?

– Да. Ее жестоко освистали как юмористическое произведение, но она имеет огромный успех как космическая философия. Я начал с намерения создать себе репутацию юмориста и кончил тем, что стал дешевым подражателем Герберта Спенсера. Я оказываюсь философом.

– Ну, а почему вы не хотите изменить создавшегося общего впечатления?

– Слишком поздно, – заявил Майкл. – Философия второсортности глубоко проникла в американскую жизнь. Если бы я выступил теперь и объявил, что все это было шуткой, потрясение для страны было бы слишком большим, и она бы не выдержала. Меня проклинали бы миллионы. – Несчастный! – прошептала миссис Меррифильд.

– И, кроме того, – продолжал Майкл, нет никакого сомнения, что книга принесла своего рода пользу.

– Чем же?

– А тем, что она учит людей, каким образом добиться успеха в век владычества посредственности. У меня есть несколько в высшей степени интересных писем от читателей. Вспоминаю одно, присланное мне автомобильным механиком. Он пишет, что его жизнь теперь стала более счастливой, чем он представлял ее когда-либо в своих мечтах. Когда машины попадали к нему в починку, он обычно старался отправить их обратно заказчику в возможно наилучшем виде. Он делал решительно все, что только можно было выдумать, чтобы отремонтировать машину. Несчастный был первосортным мастером и сам о том не знал. Постоянно бывали крупные скандалы из-за счетов: заказчики не хотели их оплачивать, они его ненавидели. Тогда, – пишет он, он я прочел «Как важно быть второсортным». И теперь он чинит машину лишь настолько, чтобы она могла выехать из гаража и пробежать шестьсот миль. Его счета невысоки, его клиенты довольны, а после шестисот миль машина попадает опять к нему. Его жизнь стала легче…

– Это, должно быть, наш местный механик, – засмеялась миссис Меррифильд. – У него именно такая манера.

– Может быть. Я не удивился бы. Я позабыл, откуда был тот.

Она засмеялась.

– О, я понимаю теперь вашу цель. Это, вероятно, очень полезная книга, но я рада, что ее автор ни чуточки не похож на нее.

– Нет, я не похож на книгу. Редкий автор бывает похож. Самая замечательная любовная история, какую я когда-либо читал, была написана пятидесятилетней женщиной, которая никогда не была замужем – фактически никогда не знала любви. Недостаток опыта давал полную свободу ее фантазии.

Дворецкий в ботинках на резиновой подошве бесшумно обходил стол, наполняя шампанским хрупкие бокалы. Никто не сделал ни одного замечания; это было принято как вполне естественная вещь.

Миссис Хэнтер поймала взгляд своего мужа, слегка кивнула головой и повела бровями. Она боялась, не спросит ли он опять м-ра Эллермана, где тот достал столько шампанского, но он подумал, что она пытается внушить ему, чтоб он не пил шампанского. Так как он сам решил ни за что не пить вина, то у него после этого как гора с плеч свалилась.

Разговор стал оживлённее. Все разговаривали о том, чем каждый действительно был заинтересован. Хэнтер был увлечен общим оживлением, и завел разговор с миссис Шэбольт, объясняя ей устройство эллермановского автомобиля и описывая его характерные черты. Она вежливо слушала и говорила: «В самом деле?» «Как остроумно!» «Как гениально!»

Когда он останавливался и, казалось, ожидал какого-нибудь замечания, она произносила одну из этих фраз по очереди. В действительности она думала, почему не приехал и не протелефонировал ее муж. Богатые люди пользуются таким успехом у «этих» женщин (она представляла их себе какими-то сиренами), и вообще разве какая-нибудь женщина в сущности знает своего мужа!

Сомнения одолевали и мучили се.

Глава десятая

Свержение большевизма

1

Под приглушенный шум голосов Ричард Эллерман, молчаливо сидевший во главе стола, думал о своем прошлом. В голове его проносились мысли, свойственные человеку перевалившему за пятьдесят и понявшему, что жизнь его стала склоняться к закату.

Гул голосов и ряды лиц куда-то отступили и исчезли. С тех пор как он себя помнил, он стремился вперед. Жизнь всегда лежала за следующим холмом… Но теперь, за последние пять-шесть лет, его начали посещать другие мысли. Так же медленно, как свет переходит в сумерки, начинал он понимать, что уже познал жизнь. То, что он пережил, и было жизнью, и она казалась такой короткой… Постепенно он терял способность воспринимать опыт. Теперь, как и всегда, он искал удовольствий, но находил только привычное. Все стало давно знакомо и привычно. Мысль о том, что по ту сторону холма нет ничего нового, была ему тяжела. Крупные приключения были пережиты, оставались только мелкие. Видения прошлого все ярче и ярче вставали перед ним. В воображении он снова переживал молодость, снова видел лица и события.

Он вспомнил свою первую работу. Тридцать семь лет назад. Воспоминание этой сцены было ярким и живым, точно удар в лицо. Тридцать семь лет! Казалось, это было вчера. Бедный, бьющийся за свое существование колледж в горах. Пустые комнаты, потертые учителя. Ряды пробирок, плохие микроскопы, скелет, на ребра которого кто-то в виде шутки привязал тряпки. Холодные битком набитые общежития на том месте, где теперь возвышается внушительный фасад эллермановского дома. Как мало он мог узнать там свет и людей! Профессора сами не знали жизни, – благодушные, кроткие, непрактичные люди. Они думали, что изучение Шекспира и геометрии имеет какое-то отношение к жизненному успеху.

Его первая работа – кувшины с молоком. В четыре часа утра ежедневно он выходил из общежития, запрягал лошадь и развозил молоко по деревне. Весной бывало уже светло, когда он начинал свой объезд. От росы ноги ело были мокры; в деревьях пели птицы. Но зимой звезды еще стояли в сереющем небе, и было очень холодно. Белый глубокий снег лежал на холмах. Черные пихты на их вершинах рассекали бледную ленту восхода. После полудня он, усталый и голодный, дремал, сидя в аудитории.

Затем он очутился в Мидлэнд-сити. На самом деле это была деревня, но ее называли городом, в ожидании великого будущего… Фабрика жестяных изделий Монро. Он получил там место табельщика и кассира. Слонообразные машины резали полосы жести и деликатно скатывали их своими точными пальцами… Толпы людей… Их обеденные судки и вонючие трубки… Два года он работал, как собака. Он