его очень милым. Она пригласила на обед мисс Меррифильд, о чем и сообщила ему.

– А кто это мисс Меррифильд? – спросил он.

– Одна наша соседка. Она живет в первом доме, вниз по дороге…

Майкл вспомнил, что по пути из города он проезжал мимо маленькой виллы в итальянском стиле, зеленой с белым с прелестной оградой, обвитой плющом.

– Эдит жила во Франции последние шесть или семь лет, – продолжала м-с Эллерман, – и вернулась только прошлой осенью.

– Она должна любить галльский темперамент. Ее семья живет здесь?

– О, нет! Она не замужем. У нее нет семьи. Я думаю, она любит французский язык. Вот она, наверное, приехала.

У крыльца послышался слабый шум автомобиля, и Майкл мельком увидел проходящую через холл маленькую женщину.

3

Обеденный стол был освещен восковыми свечами, вставленными в изящные и причудливые канделябры из стекла «лалик». Белоснежная скатерть, живые цветы и тонкой работы фаянсовая и хрустальная посуда мягко блестели в этом свете, но за этим овалом стола господствовал полумрак. Оживленные пятна нежных женских лиц, бледно-розовые, оранжевые и лиловатые ткани, черные со стальным отливом фраки и ослепительно белые манишки.

Мисс Меррифильд была некрасива, это несомненно. Женщина под тридцать, маленькая и стройная, с серовато-зелеными глазами. Ровная бледность ее лица подчеркивалась пышной копной волос медного оттенка.

Вначале общий разговор не клеился. Каждый тихо говорил со своим соседом. Ричард Эллерман, с отсутствующим взглядом, молча восседал во главе стола. Через стол, против Майкла, сидел Бинго Эллерман и мисс Фанни Торнтон, звезда кино. Бинго разговаривал с ней почти шепотом. Он рассказывал ей какую-то историю, которую, очевидно, сам считал смешной, ибо сопровождал свой рассказ прерывистым смехом. Она смотрела на него серьезными большими фиолетовыми глазами и ничего не говорила.

Мистер и миссис Деннис перекидывались друг с другом через стол какими-то им одним понятными семейными шутками и смеялись. Никто не понимал, в чем дело, как будто неведомая комета неслась по своей орбите через вселенную.

Среди гостей была еще мисс Вайолет Флеминг, черноглазая молодая женщина, всегда производившая впечатление на мужчин, ибо ее наружность и манеры обличали в ней смелость, живость и лукавую скрытность. Каждый чувствовал, что ее ждет интересное будущее.

Была еще веселая м-с Шэбольт, такая пухлая и полногрудая и столь туго затянутая, что ей грозила опасность – так казалось Майклу – выплеснуться через декольте своего бального платья, вроде того, как зубная паста выдавливается, когда нажмешь, из своего тюбика. Ее муж не вернулся из города, и это необычайно ее беспокоило.

– Он сказал, что непременно будет обратно к обеду, – вздыхала она. – Он никогда раньше не опаздывал. Что могло с ним случиться?

– Быть может, опоздал на поезд, – предположил кто-то.

– Или встретил какую-нибудь приятельницу, – сказал Бинго Эллерман. – Хотя я не настаиваю на втором предположении… Будь это так, он бы привел по телефону очень серьезные доводы в свое оправдание.

М-с Шэбольт нахмурила брови в одно и то же время изящно и надменно. Ну и мысль! Молодой Эллерман был несносен и должен был бы жить вместе с водителями в отведенных им комнатах над гаражом. Она слишком хорошо знала своего супруга, чтобы подозревать его в некорректном поведении. Наряду с этим она находила серьезное подкрепление своей уверенности в том, что он был одним из восьми компаньонов большого банкирского дома Чэтфильда, причем глава фирмы пригласил компаньонов, руководствуясь столько же их нравственной безупречностью, сколько и финансовыми способностями.

– Не волнуйтесь о нем, Фрэнсис, – спокойно сказала м-с Эллерман. – С ним все благополучно… Если бы я волновалась о Дике по поводу его опозданий домой к обеду, я бы уже поседела.

Да, она не беспокоилась о Ричарде Эллермане, ибо все о нем знала. Она была осведомлена о м-с Прат, хотя делала вид, что ничего не знает. Не только это… она знала о предшественницах миссис Прат-о м-с Стерлинг и об этой черноглазой Флорэлин, которую в конце концов Дик выдал замуж за кинопромышленника, которому должен был организовать дело, чтобы заставить его на ней жениться. Была еще Дэзи Кольридж, привлекательная водевильная актриса. Действительно, она была изящна и очаровательна, и Бленч одно время ревновала к ней. Но Дик в конце концов потерял к ней интерес… Бленч думала, что у нее нет оснований печалиться. Ричард Эллерман дарил им маленькие квартирки и кофейного цвета лимузины, и это все!.. Чистейшие пустяки!.. А она была его женой.

– Как здоровье вашего батюшки, Шарлот? – спросил Ричард Эллерман у м-с Франк Ллойд, что сидела с правой стороны от него.

– Простите, – прощебетала миссис Ллойд, быстро, по-птичьему, откинув голову.

Она была худа, немного глуховата и с проседью. Сверкающая бриллиантовая диадема запуталась в ее мертвых волосах. Эллерман знал Франка Ллойда и его жену уже тридцать лет. Когда он познакомился с Шарлот, она была клерком в суде; Франк тогда был молодым адвокатом и дружил с Эллерманом.

– Я спросил, как здоровье вашего батюшки, – Эллерман повысил голос и говорил ей прямо в ухо.

– О, лучше желать нельзя! Благодарю вас! – отвечала м-с Ллойд. – Вы знаете о его ревматизме. Он ему сильно надоедает. Отцу в марте исполнилось восемьдесят шесть.

– Ну, конечно… возраст немолодой… Вы знаете, Шарлот, я боюсь, что у меня тоже что-то вроде ревматизма. Быть может, это ишиас. Когда ложишься спать, иногда чувствуешь боль вот как раз здесь, в крестце. – Он закинул руку за спину.

– Я вам скажу, Дик, – она говорила обычным тихим голосом глуховатых людей, – у вас, вероятно, только легкая невралгия. Вы как-нибудь покажитесь доктору.

Эллерман покачал головою и сказал, что он не верит в докторов.

– Я знаю, что не верите, – продолжала м-с Ллойд, – и всегда думала, что это очень глупо с вашей стороны. Ну, так вы возьмите пузырь с горячей водой такой широкий – и прикладывайте его прямо к спине на ночь. Это сразу облегчит боль.

Эллерман улыбнулся. Подобно большинству мужчин, он находил пузырь с горячей водой смешным.

– Франк часто простужается, – продолжала она. В особенности зимой, когда он целый день в своей конторе. Когда он приходит домой, я укладываю его в постель, закутываю и кладу по пузырю с горячей водой к обоим бокам. Это ему сразу помогает. Через полчаса он уже просит подать ему трубку и вечернюю газету.

– Что вы там говорите обо мне? – веселым голосом отозвался ее муж со своего места, рядом с м-с Эллерман.

Это был подвижной сухощавый остроглазый мужчина с большой копной седых волос.

– О, пустяки! – отвечал Эллерман.

– Если это пустяки, то позвольте нам узнать о них, – со смехом сказал Ллойд. Нам нужно немножко пустяков!

– Это верно, – пролепетала Майклу Уэббу его соседка слева – покорное, забитое существо, известное под именем «тетки Лауры», родственницы Бленч Эллерман. – Пустяки время от времени нравятся большинству мужчин, – пролепетала она на ухо Майклу, и он уловил дуновенье каких-то скромных стародевических духов. – Правда ведь, м-р Уэбб?

– Пожалуй, это так, – согласился Майкл. – Следовало бы в каждом колледже основать кафедру по пустякам, чтобы мы могли обращаться с пустяками разумно.

– Ну, я так далеко бы не пошла, – сказала рассудительная тетка Лаура, – хотя я и думаю, что пустяки в некоторых случаях – вещь вполне допустимая и приятная.

4

– Слишком тепло для начала лета, – заметил Майкл, обращаясь к миссис Меррифильд.

– Да, правда, – сказала она. – Я нынче утром видела несколько бабочек. Блестящие прекрасные создания, носящиеся по воздуху так плавно, так легко, словно падающие листья. Крылатые цветы!

– Прекрасный образ, – сказал Майкл. – Крылатые цветы! Летающие цветы! Вы когда-нибудь писали стихи?

– Нет, никогда, – отвечала она и взглянула на него с интересом. – Не думаю, что могла бы. Я никогда не пробовала.

– Приятно создавать прекрасное! Почему бы не попробовать! – предложил он.

– Я думаю, у меня нет никаких творческих способностей, и потом, подумать только, как много людей пишет стихи. Да какие скверные!

– Но в самой попытке есть уже нечто прекрасное. Я думаю, что