все сведения относительно положения компании, о ее средствах, полученных заказах и о текущих обязательствах. Эта информация открыла ему, что контора имела крупную текущую задолженность, с большим количеством предъявленных к взысканию и краткосрочных векселей. Прибыли были невелики, дело велось на основе конкуренции; постоянный, твердый доход давали только долгосрочные контракты на поставку изделий. План Эллермана состоял в том, чтобы загнать клин в организацию.

Если загнать клин покрепче, то результат должен быть катастрофический. Компания Монро будет отделена от источника своих доходов, но не от своих обязательств. Чтобы добиться этого результата, он нашел необходимым захватить контроль над фабричными рабочими. Его странный прямой ум рисовал ему друг за другом все последовательные шаги, которые надо предпринять. Эллерман приступил к выполнению задуманного плана. Как художник, создавая картину, накладывает краски на полотно, так он создавал настроение, бросая намеки, сея новые мысли среди своих клиентов. Когда рабочие с фабрики Монро приходили к нему занимать деньги, он братским тоном обсуждал их положение. «Не следовало бы вам занимать деньги, товарищи, говорил он добродушно, а следовало бы их откладывать». Когда человека в лицо упрекают в том, что ему не везет, он инстинктивно отыскивает в душе оправдание. Это – инстинкт нравственного самосохранения. Рабочие возражали, что заработная плата у Монро слишком низка, чтоб можно было что-нибудь отложить; они колебались между жалостью к себе и досадой. «Но если вы будете держаться вместе, то сможете добиться повышения заработной платы. Конечно, это дело не мое, – прибавлял он, – и я не хочу, чтобы меня в него вмешивали, но я прямо скажу, что ничего нельзя добиться без борьбы».

Втайне он нанял несколько человек из наиболее беспокойных, чтобы они сорганизовали товарищей в рабочий союз… Это было новостью в Мидлэнд-сити. Союз был тайный, с паролями, шифром, переодеванием, и пользовался страшной популярностью, но существовал подпольно. За сутки до стачки Гарнье Монро не подозревал о существовании союза среди своих рабочих.

После того как эти идеи были пущены в ход, Ричард Эллерман стал проводить ночи за изучением всех деталей финансового положения компании, особенно ее истекающих срочных обязательств, денежной наличности и заказов, имеющихся на руках. Стачка разразилась молниеносно. Резкое требование большого повышения заработной платы было принято Монро и советом директоров в немом изумлении…

Отказ!

Паралич охватил все колеса. Пыль оседала на слонообразные машины, их сильные стальные пальцы смешно подымали полу свернутые жестяные ведра. Требования рабочих казались многим неразумными. Союз поддерживал стачечников. Но откуда брались деньги у союза, никто не знал. В течение нескольких месяцев тянулась стачка, переговоры были окутаны туманом доказательств и опровержений. Кто-то всем вертел за сценой… Кто-то безмолвный и таинственный. Некоторые думали, что жестяной трест старается разорить компанию Монро и купить предприятие. Ричард Эллерман уверял, что стачка разорила его дело. Конечно, он терпел убытки, так как рабочие не могли больше платить процентов по своим займам…

После терпеливого ожидания заказчики жестяных изделий начали отказываться от своих контрактов и искать товар в других местах. Кредиторы компании начали предъявлять ко взысканию просроченные обязательства. Тогда, как раз в тот момент, когда рабочим надоело безделье и они готовы были вернуться к работе, – компания развалилась, как карточный домик. Эллерман явился в суд представителем почти всех крупных кредиторов, оказалось, что он также был одним из них, так как скупил просроченные векселя и предъявил ко взысканию. В течение одной недели он представил план реорганизации компании. Вторые акционеры фактически не получили ничего; была создана новая акционерная компания, которая взяла дело в свои руки. Были выпущены новые акции, и Эллерман взял на себя их продажу. За услуги он должен был получить значительное количество этих акций…

Это было критическое время. Иногда ему казалось, что его предприятие лопнет. Никто не покупал акций. Наконец, ему удалось заинтересовать объединение банков в Индианаполисе, дав им огромные комиссионные. Они создали искусственный спрос на эллермановские акции, и он продал все акции, которые получил за свои услуги.

Мидлэнд-сити был поражен быстрой сменой событий. Симпатии одних были на стороне упавших духом, бездеятельных Монро, другие же восхищались талантом и практичностью молодого финансиста. «Вестник» перестал называть Эллермана «нашим местным Шейлоком». Он писал о деятельности новой администрации, о новых проектируемых зданиях, об установке новых машин и о колесах, шум которых возвращает благосостояние нашим очагам». Город напряженно волновался, пока продолжалась стачка. Все боялись, что завод закроется навсегда. Волнения кончились благополучно. Разница между предприимчивостью и жадностью была стерта. Возрождение концерна было окутано дымкой финансового романтизма. Но в намерение Ричарда Эллермана не входило делаться царьком городка, затерянного в прериях. Спрятав двести тысяч долларов наличностью и ценными бумагами в свой чемодан, он взял билет в Чикаго. Ему было двадцать четыре года, он был худ и жаден, как шакал.

Все это всплывало в памяти Эллермана, когда он обводил глазами овальный стол, за которым сидели гости, и задерживал взгляд на лицах женщин, подобных цветам, на тихо говоривших мужчинах, на изысканных блюдах и великолепном фарфоре, на соломенно-желтом вине, кипевшем в бокалах, на внимательных лакеях.

– Все изнежено, – шептал он тихо, – слишком изнежено. И люди изнежены… я – тоже… но, честное слово, в те дни я был настоящий мужчина.

День, когда он встретил Клеттербэка, резко выделялся в его памяти. Он пробыл в Чикаго три дня и не знал, что ему делать. Пронзительный ветер нес по улицам снег, бивший по лицу, как стальная пыль. К утру намело целый сугроб перед гостиницей Пальмерса, где он остановился. Люди, входившие в вестибюль, отряхивались от снега. В гостинице было тепло и уютно. Эллерман стоял, лениво прислонившись к конторке клерка, и разговаривал о погоде. Вошел старый человек в потертом пальто с поднятым до ушей воротником и, не глядя по сторонам, прошел, шаркая ногами и сгорбив плечи, через вестибюль прямо в буфет.

– Взгляните на этого человека, – сказал клерк, – это самый лицемерный человек во всех семи графствах. Это сам старый Клеттербэк.

– Клеттербэк! Пшеничный король! – воскликнул Эллерман.

Он представлял себе великого Клеттербэка высоким, внушительным человеком, управляющим судьбой других людей с той же легкостью, с какой другие разливают суп.

– Да, он самый. Старый Клеттербэк. Проклятый ханжа. Глядя на него, не подумаешь, что у него настоящий дворец в Мичигане. Говорят, что у него там тридцать пять слуг.

Одно мгновение Эллерман стоял в нерешительности, задумчиво проводя по зубам ногтем большого пальца. Потом двинулся в буфет и сел за столик, откуда мог наблюдать за движениями старика. Клеттербэк, казалось, забыл обо всех. Он наклонил голову над тарелкой и иногда пальцами брал куски мяса. Нос у него был длинный и прямой, губы тонкие и бледные. Он казался холодным и далеким, как человек, решившийся смотреть на всех людей, как на личных врагов. Когда он встал, Эллерман пошел за ним. В вестибюле он положил старику на плечо руку и сказал: – М-р Клеттербэк, мне хотелось с вами поговорить. Мне кажется, я могу сказать вам нечто, что может вас заинтересовать.

Старик стряхнул руку и холодно сказал:

– Я не страхую свою жизнь, как не страхую ничего вообще, и продолжал идти к выходу.

– Я ничего не собираюсь вам продавать, – продолжал Эллерман, идя с ним рядом. – Я приехал из Мидлэнд-сити специально за тем, чтоб показать вам, как делать деньги.

Едва он это произнес, как почувствовал, до чего это глупо. Он был смущен равнодушием Клеттербэка. Старик остановился на мгновение перед тем, как пройти через вращающуюся дверь. – Вам придется придумать что-нибудь поновее, – сказал он. Этот прием устарел, у него уж усы растут. Кроме того, я никогда не разговариваю с нахалами в вестибюле гостиницы…

5

Вспоминая об этой отповеди, Ричард Эллерман трясся от смеха. По каким-то причинам, которые он никогда не мог как следует понять, все его отношения с Клеттербэком казались ему какой-то странной комедией.

– Что вы