господа, — крапленая колода! <.. > Вы — проходимец, ваша честь, и я к услугам вашим!» = «Крикни: “Карты на стол, проходимцы! / И уйди с отрешенным лицом», — отметив особую любовь поэта к черве, которая встречается не только в «Дворянской песне» («О да, я выпил целый штоф и сразу вышел червой»), но и в других произведениях: «Зря пошел я в пику, а не в черву» /1; 126/, «Считал, что черви козыри» /2; 121/, «Я говорю себе, что выйду червой» /2; 279/ и т. д.

В «Дворянской песне» герой говорит: «О да, я выпил целый штоф…», — а в черновиках «У нас вчера с позавчера…» герои до появления шулеров тоже выпивали: «И кончали мы на том, что, оставшись при своем, / Вместе пили, чтоб потом начать сначала» /2; 353/ (поэтому и в шахматной дилогии герой хочет выпить во время матча: «Эх, сменить бы пешки на рюмашки — / Живо б прояснилось на доске!»; причем и здесь, и в «Дворянской песне» его противник начинает первым: «Выпало ходить ему, задире, — / Говорят, он белыми мастак», «Итак, ваш выстрел первый!»).

1124ЛозиисскяЕ. Моя «Меллддя», иллКонецпрекраснойэпохх. М.: Хуу. ллт., 2 213.С. 32 — 33.

В обоих случаях герои терпят поражение, но намерены взять реванш: «Не поднимайте, ничего, — / Я встану сам, сумею! / Я снова вызову его, / Пусть даже протрезвею» = «Только зря они шустры — продолжения игры / Проигравший может требовать по праву. / Может, мы еще возьмем да и всё свое вернем, / А тогда и попрощаемся на славу» (АР-6-69). Здесь они собираются всё своё вернуть, а в предыдущей песне герой обращался к своему противнику: «Закончить не смогли вы кон — / Верните бриллианты]».

Можно установить также связь между графом в «.Дворянской песне» и Черномором в «Лукоморье»: «Пусть он расскажет, старый хрыч…» = «Хоть разбил бы паралич — нет, летает старый хрыч» /2; 40/. Поэтому граф назван проходимцем, а Черномор — вором: «Ловко пользуется, тать, тем, что может он летать». И оба испытывают пристрастие к женскому полу: «Хотя сподручней было б вам — / На дамских амулетах» ~ «Без опаски старый хрыч / Баб ворует, хнычь не хнычь».

Помимо «Лукоморья», обнаруживаются параллели между «.Дворянской песней» и «Сказкой о несчастных лесных жителях».

В первой герой вызывает на дуэль графа, предлагая ему драться на кинжалах: «Кинжал… Ах, если б вы смогли! / Я дрался им в походах!», — а во второй «.добрый молодец Иван» собирается убить Кащея при помощи меча: «И к Кащею подступает, / Кладенцом своим маша».

Через год после «.Дворянской песни» дуэльные мотивы встретятся в одном из набросков: «Да, полно — предлагаю сам: на шпагах, пистолетах» /2; 99/ = «Ответ не сложен: / Клинок из ножен! / На шпагах — милости прошу, мы это можем» /2; 590/. И тогда же будет написана песня «Про любовь в Средние века», где лирический герой непосредственно выступит в маске рыцаря.

Вообще же все эти мечи, шпаги и кинжалы имеют своим предшественником нож, которым часто пользуется лирический герой — как в ранних песнях, так и в более поздних: «Я в деле, и со мною нож» (1961), «Со мною нож — решил я: что ж…» («Тот, кто раньше с нею был», 1961), «Лицо в лицо, ножи в ножи, глаза в глаза» («Еще не вечер», 1968), «И вот когда мы к несогласию пришли, / То я его не без ножа зарезал» (1976), «Теперь чуть что чего — за нож хватаюсь, / Которого, по счастью, не ношу» («Летела ' жизнь», 1978). Впрочем, иногда атрибутом лирического героя может выступать копье: «Чужую грудь мне под копье король послал» («Про любовь в Средние века», 1969), «Хорошо, если конь закусил удила / И рука на копье поудобней легла» («Баллада о времени», 1975), «Так счастье понимать он стал: / Что не его, а он достал / Врага копьем до сердца» («В забавах ратных целый век…», 1975).

Теперь перечислим другие сходства между «Дворянской песней» и «Сказкой о несчастных лесных жителях»: «Пусть он расскажет, старый хрыч…» = «И грозит он старику двухтыщелетнему…»; «А коль откажется сказать, — клянусь своей главою]..» = «Я докончу дело, взявши обязательство]»; «Графиню можете считать сегодня же вдовою» = «Так умри ты, сгинь, Кащей!»; «Ну а засим, имею честь — я спать хочу безбожно» /4; 395/ = «Но, однако же, приблизился — дремотное / Состоянье превозмог свое Иван»; «Дурак1?! Вот как! Что ж, я готов!» = «На душе тоскливо стало у Ивана-дурака» (такая же тоска терзала душу самого поэта в «Лукоморье» и в песне «Камнем грусть висит на мне…»: «Ты уймись, уймись, тоска, / Душу мне не рань!» /2; 41/, «Почему не спится мне — тоска ли душу ранит?»; АР-10-93).

Кроме того, и лирический герой в черновиках «Дворянской песни», и «добрый молодец Иван», разбираясь со своими врагами, впадают в ярость: «Я злой, когда войду в азарт» /2; 395/ = «И от гнева злой и красный…» /2; 32/.

В таком же состоянии лирический герой будет спорить с начальником лагеря в стихотворении «Вот я вошел и дверь прикрыл…» (1970): «Я в раже, удержа мне нет». А от гнева лирический герой будет «злым» и в «Прыгуне в высоту»: «Но, задыхаясь, словно от гнева, я…».

В основной же редакции «Дворянской песни» герой характеризует себя следующим образом: «И хоть я шуток не терплю, но я могу взбеситься!»[1321] [1322] /2; 100/. О такой же нелюбви к «шуткам» (особенно когда речь идет о соперничестве) он говорит постоянно: «Не до шуток мне и не до разговоров, — / Белый мяч о черный свитер вытер. Бью» /3; 300/, «Я не шучу, клянусь, без дураков» /3; 357/, «Шутить мне некогда — мне “вышка” на носу» /1; 111/, «Только зря он шутит с нашим братом» /3; 176/, «Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно» /2; 12/. Речь идет также и о «шутках», наподобие той, которую позволил себе князь Олег по отношению к волхвам: «Напился, старик, — так пойди похмелись» («Песня о вещем Олеге»); король по отношению к лирическому герою в песне «Про любовь в Средние века»: «Король сказал: “Он с вами справится, шаля”, - / И пошутил: “Пусть будет пухом вам земля”»; сосед героя в «Песне о госпитале»: «Но сосед, который слева, / Всё смеялся, всё шутил. / Даже если ночью бредил, / Всё