Жители Флоренции, как мужчины, так и женщины, отличалисьредкостной образованностью, умом и общительностью. Именно этот город подарилмиру поэта Данте и гения политики Макиавелли. Здесь жили и творили ФраАнджелико и Джотто, Леонардо да Винчи и Боттичелли. Короче говоря, то был городвеликих писателей, великих живописцев, великих правителей и великих святых.Улицы Флоренции были вымощены камнем, и нигде более я не встречал такогомножества изысканных дворцов и грандиозных соборов и церквей, изумительнокрасивых мостов, просторных площадей и великолепных садов. Думаю, равного этомугороду не нашлось бы во всем мире. В ту пору так считали многие, и я разделялвсеобщее мнение.

По мере того как расширялись обязанности, выполняемые мною вордене, я бывал во Флоренции все чаще. Вскоре каждый булыжник на городскоймостовой стал мне знаком. Впрочем, теперь я был знатоком не только Флоренции. Яначал разбираться в событиях, происходивших в мире, в их природе и сущности.

В ту пору мир находился на грани величайшего бедствия! Совсех сторон слышались разговоры о том, что близится конец света.

Король Англии Генрих Восьмой отвернулся от истинной веры.Рим, величайшая цитадель католицизма, только что был разграблен протестантскимивойсками, которые действовали заодно с католической Испанией. Папы и кардиналынашли прибежище в замке Сан-Анджело, и скоропалительное их бегство породило влюдских душах глубокое разочарование и недоверие.

Черная чума по-прежнему свирепствовала, каждые десять летсовершая опустошительные набеги на города и села. На европейском континентепостоянно вспыхивали войны и междоусобицы.

Но самую большую опасность, разумеется, несла протестантскаяересь, бесноватый Мартин Лютер, заставивший народ всей Германии отступиться отистинной церкви. Подобно прочим лжеучениям, таким как анабаптизм и кальвинизм,эта отрава ежедневно губила все новые христианские души.

Увы, в борьбе с этими ересями Папа проявил полное бессилие.Церковные соборы созывались один за другим, однако все они не приносилирезультата. Католическая церковь, раздираемая внутренними противоречиями,оказалась не в состоянии противостоять величайшим еретикам, каковыми являлисьМартин Лютер и Джон Кальвин. Создавалось впечатление, что протестанты захватилине менее половины мира. При этом они стремились не только подорвать властьПапы, но и уничтожить богатейшую культуру, созданную предшествующимипоколениями.

Тем не менее возлюбленный мною Ассизи, Флоренция и другиегорода Италии по-прежнему сохраняли свое великолепие, богатство, а такжеверность истинной вере. Когда читаешь Священное Писание, кажется, своимиглазами видишь Господа, идущего по Аппиевой дороге. Италия — ее сладчайшаямузыка, ее пышные сады, ее зеленые холмы — пленила мою душу. Я не мыслил жизнивне этой страны. Лишь Рим, с его непревзойденным величием, с потрясающимвоображение собором Святого Петра, внушал мне больший восторг, чем Флоренция.Но и таким чудом, как Венеция, я не мог не восхищаться. Что касается добедняков, живущих в разных городах, то все они порождали в моей душе равноесострадание. Нужда всегда остается нуждою, голод — голодом. И в лачугахбедняков меня неизменно встречали с распростертыми объятиями.

Участь истинного Поверелло, бродячего проповедника,представлялась мне наивысшим благом. Мне казалось счастьем не иметь ничего,даже крыши над головой, ночевать там, где настигнут меня сумерки, и твердознать — Святой Дух поможет мне дать ответы на все вопросы и разрешить всесомнения, смущающие мою паству.

Я познал неизведанную дотоле радость, когда на площади воФлоренции впервые произнес проповедь. Помню, как, простирая руки к внимающеймне толпе, я согласно обычаю нашего ордена говорил о любви и преданностиХристу, избегая запутанных дебрей теологии. « Мы должны быть подобны МладенцуХристу, — провозглашал я. — Будем же невинны, как он. Будем столь жедобры и доверчивы».

Я никогда не забывал о том, что согласно завету святогоФранциска его последователи должны отказаться от имущества, оставить роднойкров и стать бродячими проповедниками, голос которых идет от самого сердца.Однако толкование этого завета вызвало немало споров даже среди членов нашегоордена. Что именно хотел от нас наш великий покровитель? Если наше главноепредназначение — бродить по свету, неся людям Слово Христово, следует ли намобъединяться в какую-либо организацию, пусть даже в монашеский орден? Когоможно счесть воистину бедным? И кого можно счесть воистину невинным и чистымдушой?

Впрочем, я избегал подобных дебатов, так как не видел в нихсмысла. Что толку в теологических умствованиях, когда я говорил с самим святымФранциском. Я следовал по его стопам и потому всегда безошибочно знал, как именномне должно поступить. Вместо того чтобы тратить пыл в словопрениях, япредавался труду, без устали заботился о больных, возвращая многим из них силыи здоровье.

Нет, я вовсе не был наделен способностью творить чудеса. Небыло случая, чтобы калека, к которому я прикоснулся, отбросил костыли и издалликующий вопль: «Я могу ходить!» Целительский мой дар первоначально проявлялсялишь в обретенном мною особом умении ухаживать за больными. Как никому другому,мне удавалось помочь страждущим, терзаемым болью или жестокой лихорадкой,перенести самый тяжкий период. Я буквально оттаскивал недужных от краяпропасти. С человеческой точки зрения в этом не было ничегосверхъестественного. Но постепенно я начал ощущать, что обладаю особой силой.Поначалу об этом можно было судить по незначительным признакам. Так, если я самподавал больному напиться, действие питья было более благотворным, чем вслучае, если это делал кто-то другой.

В эти годы я сделал еще одно открытие. Наблюдая за братьямипо ордену, я вынужден был убедиться, что многие из них отнюдь не блюдут обетвоздержания с должной неукоснительностью. Некоторые монахи имели любовниц,другие, бывая во Флоренции, не упускали случая посетить бордель. Были и такие,кто под покровом ночной тьмы совокуплялся с себе подобным. Признаюсь, я и самне мог равнодушно смотреть на красивых юношей и девушек, которые зачастуюпробуждали во мне приступы плотского вожделения. Ночью меня нередко посещаливидения, исполненные чувственности. Не забывайте, джентльмены, уже ко времени прибытияв Италию я выглядел как взрослый мужчина. Детородные органы у меня были вполнеразвитыми. Не удивительно, что в вопросах плоти я ничуть не отличался от другихмужчин.

Но в памяти моей постоянно звучали слова, сказанныесвященником в Доннелейте: «Ты не должен прикасаться к женскому телу». Мысли моипостоянно возвращались к этому предостережению. Разумеется, при всей своейневинности я знал, что, совокупляясь, мужчины и женщины производят на светдетей. И тогда я решил, что у сурового запрета, который наложил на менясвященник, есть одна-единственная причина: я не должен породить новое чудовище,подобное мне самому.