— Теперь ты обрел дом, брат Эшлер, — сказал одиниз монахов. — Тебе нечего больше бояться. Ты станешь жить среди нас, илюбовь Христа всегда пребудет с тобой.

В руке монаха я заметил знакомое письмо на пергаменте.

— О чем здесь говорится? — спросил я по-английски.

— В письме сообщается, что ты решил посвятить своюжизнь служению Господу нашему Иисусу Христу, — ответил монах. —Говорится, что ты решил следовать по стопам покровителя нашего ордена, святогоФранциска, и впоследствии принять священнический сан.

Объятиям и приветствиям не было конца. Я заметил, что вотличие от тех, с кем мне приходилось общаться прежде, эти люди ничуть меня неопасались. Значит, они ничего обо мне не знают, пронзила меня догадка. Имнеизвестны жуткие обстоятельства моего рождения. Что же касается моейнаружности, то, за исключением редкостно высокого роста и слишком длинныхволос, в ней не было ничего примечательного.

Поэтому, несмотря на оказанный мне теплый прием, я пребывалв некоторой растерянности.

Во время вечерней трапезы — за которой мне былипредоставлены лучшие куски — я хранил молчание, не зная, как следует себявести. Несомненно, возникни у меня такое желание, я мог беспрепятственнопокинуть монастырь. Без особого труда я сумел бы перелезть через его стену.

Но стоит ли мне бежать из этой мирной обители, рассуждал япро себя. Вместе с монахами я отправился в часовню. Монахи запели, и яприсоединился к ним. Услышав мой чистый и звучный голос, окружающие радостнозаулыбались. Кое-кто даже касался моей руки или плеча в знак одобрения. Вскорепение захватило меня полностью. Взгляд мой был устремлен на распятие, тот жесамый священный символ, что я уже видел в соборе Доннелейта. О, джентльмены,как бы мне хотелось, чтобы перед глазами вашими сейчас возникло это видение:измученное, истерзанное тело, прибитое гвоздями к кресту, кровь, струящаяся изран, терновый венец на бледном челе. Повелитель Зелени, сожженный в корзине изивовых прутьев, до смерти забитый палками в поле.

Безмерное счастье затопило меня подобно теплой волне. И язаключил с самим собой сделку. Решил на некоторое время остаться в монастыре.«Убежать отсюда я всегда успею, — говорил я себе. — Но если я убегу,то придется навсегда расстаться со святым Эшлером».

Ночью, когда меня отвели в келью, я попросил не запиратьдвери на замок, сказав, что в этом нет нужды.

Просьба моя удивила и смутила монахов. Они с пылом заверилименя, что у них и мысли не было держать нового брата взаперти. Более того,оказалось, что монастырские двери вообще лишены замков.

Я лежал на своем жестком ложе, сознавая, что выбрал подобныйудел по доброй воле, прислушивался к отдаленному пению, далеко разносившемуся втеплом ночном воздухе, и предавался мечтам.

Утром мне сообщили, что предстоит путешествие в Ассизи. Яответил, что готов. Монахи сказали также, что идти нам придется пешком, ибо мыне только принадлежим к братству святого Франциска, но и являемся членами тойветви ордена, которая блюдет заветы своего покровителя с особойнеукоснительностью. Среди этих заветов есть и тот, что запрещает передвигатьсяверхом.

ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА ЛЭШЕРА

К тому времени, как мы оказались в Ассизи, я успел полюбитьсвятых братьев, разделявших со мной все тяготы пути. Успел я также и укрепитьсяв своей догадке. Добрые монахи действительно ничего не знали обо мне, заисключением лишь того, что я исполнен желания стать священником. Свойпридворный костюм я сменил на одежду монаха-францисканца — коричневую рясу,перепоясанную веревкой, и кожаные сандалии. Старую свою одежду я нес с собой вузелке и волосы подстригать не стал. Тем не менее по виду я почти не отличалсяот своих спутников.

По дороге монахи рассказывали мне истории о жизни святогоФранциска Ассизского, основателя их ордена. Я услышал о том, как Франциск,происходивший из состоятельной семьи, оставил свой богатый дом и стал нищимпроповедником слова Христова. Узнал, что он ухаживал за прокаженными, чьи язвыпрежде внушали ему ужас. Узнал, что сердце его было полно любви ко всемуживому, и потому птицы небесные безбоязненно садились ему на плечи, а волкиложились у его ног, подобно кротким ягнятам.

По мере того как я слушал рассказы монахов, в сознании моемрождались яркие и отчетливые картины. Я видел святого Франциска, причем глазаего напоминали изумрудно-зеленые глаза шотландского священника, а выражениелица — просветленные лица моих спутников. Возможно, то был идеальный образ,созданный моей фантазией, которая неуклонно развивалась и крепла, порождая всеновые мечты и видения.

Как бы то ни было, я знал, как выглядел святой Франциск.

Более того, я познал его душу. Я знал, как горько былоФранциску, когда родной отец проклял его. Знал, какую радость он испытал,всецело отдавшись служению Христу. А самое главное — я знал, как велика былалюбовь, переполнявшая его сердце, любовь, заставлявшая его видеть во всехживущих своих братьев и сестер. Эту любовь он щедро изливал на простых людей,подобных тем, что встречались нам по дороге, на итальянских крестьян,трудившихся на своих полях и виноградниках, на горожан, на обитателеймонастырей и хижин, что охотно давали нам приют по ночам.

Иными словами, во время пути я чувствовал себя совершенносчастливым. Восторг во мне все возрастал, и постепенно обстоятельствасобственного рождения стали представляться мне чем-то вроде кошмарного сна, неимеющего никакого отношения к действительности.

Я чувствовал, что сердце мое навеки отдано святому Францискуи членам его братства. Да, я родился не там, где мне следовало родиться. Ноесли стать святым означало стать подобным святому Франциску, то я не представлялудела выше. Все происходящее со мной теперь казалось исполненным смысла. В душумою спустились мир и блаженство, словно я вернулся в благословенные времена,когда все сущее на земле не знало ни зла, ни страха.

Повсюду мы видели детей, которые трудились на полях вместе сродителями или играли на деревенских улицах. Когда мы вошли в Ассизи, намвстретилось множество детей всех возрастов. Я сам, без всяких объяснений,догадался, что дети — это юные человеческие существа, еще не достигшиезрелости. Они ничуть не походили на жутких маленьких существ, моих заклятыхврагов и ненавистников, которые, появись у них такая возможность, непременноубили бы меня. Смутное воспоминание о зловещем маленьком народе былоединственным облачком, омрачавшим мое счастье. Впрочем, я старался не думать обисходившей от них угрозе и с удовольствием наблюдал за детьми и подростками,этими человеческими бутонами, которые распускались так медленно и неспешно.Долгие годы требовались им для того, чтобы обрести размеры и развить способности,которыми я обладал от рождения.