именно Понтекорво занимается.

Тот ответил предельно точно — "нейтринной физикой" (собственно, Понтекорво был одним из её создателей). Тракторист возразил:

— Вы иностранец, и не совсем точно употребляете некоторые слова. Вы же имеете в виду не нейтриную, а нейтронную физику!

Понтекорво, рассказывая об этой встрече, всегда приговаривал:

— Надеюсь, я доживу до времени, когда уже никто не будет путать нейтроны с нейтрино!

И вот, на мемориальном заседании все сошлись на том, что, хотя Понтекорво до этого не дожил, но предсказание, пожалуй, сбылось — сегодня никто ничего не знает не только о нейтрино, но и о нейтроне.

Колесо истории провернулось, и трактористы смешались с сетевыми обывателями будто в романе "Звероферма".

Извините, если кого обидел.

08 декабря 2009

История из старых запасов: "Слово о сообщающихся сосудах"

Сочетание "сообщающиеся сосуды" давно стало обиходным, он стёрто. Из него вытравлен смысл сообщения, а остался только призрак непонятного равенства и одинаковости. Между тем, из моего физического детства я вынес давний парадокс. Кажется, этот парадокс дарил читателю журнал "Квант" — впрочем, не помню.

Итак, есть несколько случаев, в которых жидкость в сообщающихся сосудах не находится на одном уровне

Во-первых, когда в одном из сосудов есть явление смачиваемости стенок, а в другом — нет — причём сечения их не велики — вариант — если близки к капиллярным (при различии диаметров капилляров).

Во-вторых, если поставить систему сосудов на центрифугу, причём по-разному установить центры сосудов по отношению к центру.

В-третьих, если в сосудах жидкость различна по составу и не успела перемешаться.

В-четвёртых, если один сосуд греть, а другой — морозить.

И сообщающиеся сосуды остаются тем, чем были: не обиходным выражением, а загадочной связкой. В конечном итоге мужчина и женщина время от времени становятся сообщающимися сосудами, и этот момент у них главный. Они выясняют смачиваемость стенок, раскручиваются по отношению к центру масс, их жидкости различны по химическому составу, и они по-разному варьируют разницу температур.

Они экспериментируют постоянно.

Извините, если кого обидел.

09 декабря 2009

История из старых запасов: "Слово о психотерапевтическом выговаривании"

Я сочинил длинный текст по этому поводу, и не один, но все они куда-то подевались.

Речь, впрочем, в них шла об одном и том же. Я говорил, что давным-давно появилось нечто, имя чему проще всего дать с помощью термина "психотерапевтическое выговаривание". Причём это не просто девичья или юношеская терапия.

Вот что это такое — автор, которому нужно в срок выдать большой объём текста, понимает, что его нужно наполнить историями, описаниями, которые, будучи нанизаны на шампур повествования и создадут известный объём. Когда текст пишется быстро, времени на раздумывание нет. В текст валятся подробности жизни знакомых, интерьеры их квартир, истории рассказанные ночью и истории, рассказанные днём, внутренности отелей и внутренние переживания.

Конечно, в синтетическом детективе, вызванном к жизни потогонной издательской системой, все эти элементы умещены неловко, как барахло в чемодане выгнанного мужа.

Есть такой рассказ у Чапека. Называется… Называется… А вот: "Эксперимент профессора Роусса".

Там этот профессор с помощью ассоциативных рядов "Тряпка-мешок-лопата-сад-яма-забор-труп!" вынуждает преступника проговориться об убийстве. "Труп! — настойчиво повторил профессор. — Вы зарыли его под забором".

Пафос рассказа, правда, не в этом. А в том, что у репортёра, подвергшегося такому же испытанию, не было непосредственных впечатлений. Он мыслил устоявшимися штампами.

Но и в коммерческой литературе тоже самое — появляются описания, увеличивающие объём, диалоги, в которых автор проговаривается как убийца.

С другой стороны — запись это всегда психотерапия.

Письмо другу в этом ничем не отличается от потогонного романа, написанного на коленке.

Во всех таких текстах из человека лезет настоящее, непридуманное — вызывая при этом облегчение у автора.

Есть такая история, что я прочитал в старом журнале "Вокруг света". Более того, это был сверхстарый журнал. Потому что в этом журнале моего детства, была особая колонка "Вокруг света" сто лет назад". В одной из них рассказывалось о старичке-психиатре. Жил он, кажется, в Норвегии. Этому старичку писали разные депрессивные люди и, по мере того, как бумага заполнялась строчками, освобождались от проблем. Научного оппонента старичка (а у старичка был научный оппонент) очень раздражало всё это, и он, оппонент, написал старичку гневное письмо и почувствовал после этого несказанное облегчение. Причём потом старичка спросили, что он проделывает с письмами — может, магические пассы какие выделывает?

Оказалось, что старичок их (письма) вовсе не читает. Так себе, жжёт мешками в саду.

Извините, если кого обидел.

09 декабря 2009

История из старых запасов: "Слово о наследстве"

Получил я как-то наследство. Никогда в жизни наследства не получал, а вот случилось.

Тогда умер мой отец, и начался вокруг его завещания какой-то нехороший делёж. Я же, вслед Онегину, довольный жребием своим, устранился от этой склоки.

И вот, когда для симпатичных мне родственников дело разрешилось положительно, мой дядюшка повёз меня в давно осиротевшую квартиру.

Положил он передо мной красную коробку с орденами и бриаровую трубку с янтарным мундштуком.

Вот это было королевское наследство. Настоящее, мужское.

Я приехал домой и докурил табак в трубке, что жил в ней много лет, потеряв хозяина. И тут меня разобрало.

Есть у О'Генри такой рассказ, что называется "Попробовали — убедились". В нём спорят о литературе редактор модного журнала и некий беллетрист. Последний издевается над мелодраматическим стилем в духе "Да будет всевышний свидетелем, что я не успокоюсь до тех пор, пока бессердечный злодей, похитивший моё дитя, не испытает на себе всей силы материнского отмщения!" Они решают поставить натурный эксперимент и бредут к беллетристу домой, чтобы напугать его жену и посмотреть что выйдет. Но они не знают, что жёны их обоих дружили и только что убежали вместе, покинув и нищего беллетриста и преуспевающего редактора.

Тогда редактор, хватается за сердце, а беллетрист, став в позу, произносит:

— Господи Боже, за что ты заставил меня испить чашу сию? Уж если она оказалась вероломной, тогда пусть самые прекрасные из всех твоих небесных даров — вера, любовь — станут пустой прибауткой в устах предателей и злодеев!

Так и я, лишённый особой сентиментальности, принялся пить, разглядывая дар судьбы. Всё это было грустно и непоправимо.

Впрочем, чистота этой истории нарушена, поскольку потом я, помогая разбирать квартиру отца, перевёз к себе множество книг своего детства, бумажек, открыток, фотографий, и прочих никому, кроме меня, не нужных вещей.

Извините, если