левых сил. На самом деле эта кампания была призывом к оружию, который объединил различные политические партии, склонявшиеся к «твердому правительству». Конференция общественных деятелей, возглавляемая Родзянко, была центром, который изучал положение в войсках, определял идейные цели растущего движения и проводил окончательные приготовления к нападению на Временное правительство на Государственном совещании в Москве. Вожди движения настолько были уверены в успехе, что некоторые как более практичные политики решили принять участие в составлении резолюции от имени Корнилова, хотя всего через три дня они морщились, когда им напоминали об этом факте.

В то же время имели место многочисленные поездки представителей разных организаций и отдельных лиц в главный штаб, равно как и совещания в разных местах Москвы и т. д. Короче говоря, готовилось нечто значительное. Если бы обстоятельства сложились благоприятно, то все дело завершилось бы демонстрационной подготовкой к самому совещанию. Отсюда и попытка иметь под рукой какую-либо реальную помощь — создать необходимую атмосферу среди кадетов офицерского училища. Как раз накануне прибытия генерала Корнилова в Москву получил широкое распространение памфлет под названием «Корнилов, народный герой» (или «Корнилов — народный вождь»), написанный в соответствующем стиле видным членом одной из военных ассоциаций. И наконец, торжественный въезд генерала Корнилова в Москву был согласован с ранее принятым планом (включая заезд в Иверскую часовню). Во время его продвижения к Москве разные люди, не имеющие никакого отношения к армии, были приняты в его салон-вагоне. Известные финансовые эксперты В. и П. «докладывали» (как утверждали московские газеты) о финансовом положении России. Пуришкевич был «представлен», Милюков «принят», разумеется, приходил Каледин и др.

Между тем Московское совещание ни в малой степени не оправдало возлагавшихся на него надежд. Не только приходилось расстаться с расчетами решающего влияния на совещание, где должна была быть провозглашена диктатура, но даже сами сжатые кулаки предварительной Конференции общественных деятелей оказались рукой, протянутой для дружеского пожатия. С самого начала планы обеих экстремистских партий — правых и левых — были сметены общим настроением участвовавших в совещании, и всеобщая забастовка, объявленная большевиками, имела не больше успеха, чем посещение Иверской.

Переоценка сил Корнилова одной партией и понимание слабости его позиции другой партией (это обстоятельство было уже упомянуто мною) стали особенно очевидными на Московском совещании. Накануне его огромное число людей, даже среди демократических масс, было заражено болезненным страхом контрреволюции и уповало на совещание, страшась, что голос страны примкнет к голосу прогрессивного блока (который в то время возродился в Москве), и подозревая меня в заигрывании с реакционерами. (В то время меня еще не признавали контрреволюционером.) С другой стороны, вожди коалиции «всех мыслящих элементов России» (цитирую Родзянко), которые готовились к нападению на правительство, под давлением их провинциальных избирателей также должны были изменить свои заранее составленные резолюции. Подводя итоги Московского совещания, орган Советов, газета «Известия», с некоторым изумлением писала в своем выпуске от 16 августа, что «все люди 3 июня[16], которые были готовы пнуть мертвого льва, испытали в дни Московского совещания чувство глубокого разочарования». Отметив единодушие, продемонстрированное представителями рабочих и крестьян, солдатами и матросами армии и флота, земствами, городами, кооперативными организациями, железнодорожниками, учителями и так далее, газета «Известия» справедливо заметила, что «демократия укрепилась благодаря Московскому совещанию. И хотя результаты совещания, казалось, похоронили все надежды на государственный переворот справа, активные сторонники диктатуры не угомонились, а, напротив, намеревались достигнуть цели другими, более решительными мерами. Когда они обнаружили, что открытая политическая борьба с Временным правительством им не под силу, они решили покончить с ним неожиданным „резким ударом“».]

Председатель. Появился ли план относительно некоторых перемен в составе правительства после Московского совещания и были ли упомянуты определенные имена в этой связи?

Керенский. Нет, шли разговоры только о необходимости воспользоваться переменами в настроении, которые возникли после инцидента Бубликова — Церетели: после речи Бубликова на Московском совещании, в которой он взывал к необходимости лояльного сотрудничества буржуазии с демократическими элементами, Церетели демонстративно пожал ему руку. Говорилось и о начале pourparlers[17] с промышленными кругами с учетом того, что они были представителями Временного правительства. Вопрос тогда заключался лишь в том, чтобы напомнить администрации государственных представителей об имущем классе — не кадетах (конституционных демократах), но Коновалове и других настоящих представителях этих классов.

Параграф 12

Председатель. А какими данными разведки вы располагали насчет действий большевиков, каким образом вы их получили и не носили ли они намеренно провокационный характер?

Керенский. Обычно мы получали информацию о действиях большевиков почти каждую неделю или две. Например, незадолго до 27 августа на собрании правительства один из министров спросил меня, знал ли я или министр внутренних дел о слухах относительно надвигающегося восстания большевиков и имеют ли эти слухи под собой серьезные основания. Тогда я ответил (и думаю, то же сказал и Скобелев), что эти слухи не имеют никакого значения.

Председатель. Какие меры предприняло бы правительство в случае, если бы ожидаемое восстание большевиков в Петрограде и в Кронштадте состоялось?

Керенский. В Кронштадте предполагалось ничего не делать. Я должен заявить, что акция большевиков не имела никакого значения. В моих показаниях на предварительном следствии я упомянул свой разговор с господином В. Львовым. Здесь указывается, что Львов заверял меня в том, что восстание большевиков неизбежно, а я ответил, что, насколько мне известно, никакой акции большевиков не предвидится. Я даже сказал ему: «Вы говорите с такой уверенностью, будто сами собираетесь принять участие в восстании».

[Теперь, после контрреволюции большевиков или (воспользовавшись более подходящим словом) после всероссийской новой «пугачевщины», которая разрушила Российское государство, и, принимая в расчет нашу замечательную способность напрочь забывать вчерашние события, очень многие из моих читателей подумают об этой части моего заявления, что, стреляя из пушек по воробьям (корниловцы), Временное правительство проигнорировало настоящую угрозу, и многие другие скажут, что Корнилов предвидел возможность восстания большевиков, в то время как Временное правительство было фатально слепо, или, по крайней мере, у него была повязка на левом глазу. Эта критика глубоко ошибочна, потому что 1) до мятежа Корнилова и во время него не существовало реальной опасности, ни даже симптомов восстания большевиков, и 2) до Корниловского мятежа большевистская угроза встречала отпор со стороны громадной демократической силы, организованной в новом местном самоуправлении — Советах и армейских комитетах, — силы, которая защищала страну и правительство от хаоса крайних левых.

Движение Корнилова готовилось как раз во время наиболее напряженной борьбы государственно и патриотически мыслящих демократов с ее анархистскими и большевистскими элементами. 8 июля резолюция Центрального