том, желательно или нет посланнику такое или иное назначение. Могли бы хоть из учтивости запросить…

Князь был, видимо, недоволен назначением, но я возрадовался. Мне было скучно одному в канцелярии. Кроме того, мне не сиделось на месте. Я был молод, хотел разъезжать по Америке, а не сидеть в четырех стенах.

«Ну вот, – думал, – будет нас теперь двое в канцелярии… Можно будет чередоваться, и, пользуясь любезностью посланника, мне удастся съездить в Калифорнию, посетить Национальный парк с дикими животными, разгуливающими на свободе в девственных лесах, увидеть своими глазами Америку времен Майн Рида…»

С такими радужными мыслями ехал я на вокзал встречать моего нового сослуживца.

Поезд из Нью-Йорка бесшумно подошел к перрону, и пассажиры стали быстро вылезать.

Ну, как я узнаю Борисова?.. На что он похож? Вдруг сердце мое екнуло. В дверцах одного пульман-кара показалась фигура высокого, мертвенно-бледного, худого человека в черной мягкой шляпе и длинном дорожном черном пальто.

Это он. Что-то говорило мне, что это он, Борисов.

Я стоял как вкопанный, глядя, как медленными шагами ко мне приближалась безжизненная фигура. Подойдя ко мне вплотную, Борисов, глядя на меня стеклянными черными глазами, чуть слышно произнес: «Вы Боткин?»

Мы поздоровались. Он протянул мне холодную костлявую руку – это прикосновение мне было неприятно. Я пригласил Борисова остановиться у меня, пока он не приищет себе помещение. Равнодушно он последовал за мною в карету. Дорогой был неразговорчив, мне даже пришло в голову, что, может быть, ему вовсе не хочется ехать ко мне в гости.

– Вы, может быть, предпочитаете остановиться в гостинице или в клубе? – спросил я Борисова. – У нас при клубе есть удобные комнаты для холостых членов.

– Нет, нет, едемте к вам… потом увидим.

И он снова погрузился в молчание.

Видя, что Борисов в глубоком трауре, я вообразил, что он находится под впечатлением тяжелой потери, и не докучал ему больше расспросами.

Я жил тогда на Коннектикут-авеню, этой главной артерии светского Вашингтона, напротив католического женского монастыря. Квартира моя, светлая и веселая, помещалась над кондитерской Роше, где добрая половина Вашингтона заказывала свои обеды и в особенности мороженное и сласти.

Больше других искусством Роше, доброго эльзасца, пользовался я, его единственный жилец. Я даже установил из моей спальни прямое телефонное сообщение с магазином и наслаждался каждое утро кофеем со взбитыми сливками и превкусными сладкими булками и пирожками.

Все, кто у меня гостили, ценили эти преимущества моей во всех отношениях приятной и уютной квартиры, но Борисов остался равнодушен и холоден.

Мы сели пить чай в моем кабинете. Когда я спросил его «с лимоном или со сливками», Борисов ответил: «Все равно».

Он выпил, однако, четыре чашки, одну за другой, и, когда я наливал пятую, Борисов спросил:

– Которую чашку я пью?

– Я не заметил, – сказал я.

– Я тоже, – произнес Борисов, и видно было, что он говорил правду, потому что он пил и ел как-то бессознательно.

– Вы любите верховую езду? – спросил я моего гостя.

– Нет, не могу сказать.

– Вы, вероятно, играете в теннис?

– Никогда ракетки в руках не держал.

– У нас здесь, в клубе, превосходные игроки в вист… Есть и покер для желающих…

– Я в карты не играю.

– Сегодня вечером танцуют у миссис Хауланд. Я предупредил о вашем приезде, и любезная хозяйка просила меня привести вас после обеда.

– Но я не танцор…

– Это ничего. Посмотрите, как мы бостонируем. Я вас представлю вашим коллегам и кое-кому из здешнего общества.

– Нет, уж вы меня извините. Я сегодня устал с дороги… в другой раз как-нибудь…

Я не настаивал, видя его одетым с ног до головы во все черное.

В эту ночь я вернулся домой довольно поздно. Уверенный, что Борисов давно спит, я тихонько вошел в квартиру, не звоня.

Каково же было мое изумление – чтобы не сказать более, – когда на пороге слабо освещенной гостиной я увидел… привидение. То был Борисов в длинной до полу ночной сорочке, похожей на саван.

Он стоял, безмолвно глядя на меня своими словно стеклянными глазами с чуть заметной саркастической улыбкой на бледных губах. Должно быть, лицо мое изображало некоторое смущение, потому что Борисов заговорил:

– Мне не спится… вот я и разгуливаю по комнатам. Я вам не мешаю?..

Я предложил ему выпить со мной стакан свежего лимонада и стал рассказывать о приятно проведенном вечере, но Борисов меня слушал рассеянно, продолжая ходить по комнате.

– Ну, – сказал я, – пора и на боковую. Завтра мне рано вставать. У нас верховая охота в Рок-Крик-парке.

Оттуда я прямо проеду в посольство. Канцелярские часы от десяти до двенадцати. Приходите в канцелярию и не забудьте, что посланник ждет вас к завтраку. Завтрак в половине первого, но лучше, если придете пораньше, чтобы познакомиться с посланником, и, кроме того, – должен вас предупредить, – посланник не любит, когда опаздывают.

В канцелярию Борисов не пришел. В двенадцать часов я забежал домой, чтобы привести себя в порядок перед завтраком.

– Ну что, господин Борисов? – спрашиваю моего камердинера.

– С трудом его добудились мы. Теперь чай пьет у себя в комнате.

Я постучал к нему. Смотрю, лежит на кушетке полуодетый, мертвенно-бледный.

– Вы нездоровы? – спрашиваю.

– Нет, ничего, я так прилег…

– Спешите, через полчаса мы завтракаем у посланника.

Я успел взять душ и переодеться с ног до головы. Вхожу к Борисову, а у него еще не в шубе рукава.

– Пора идти, – говорю, – а то опоздаем.

– Ничего, – отвечает он, – вы ступайте, я вас догоню.

Он опоздал на четверть часа. Конечно, мне за это досталось от князя. Завтрак был неудачный, вследствие натянутости и неразговорчивости сидевших за столом. Посланник был не в духе, дочь его, молодая княжна, девочка лет пятнадцати, и ее гувернантка смотрели испуганно на нового гостя.

Борисов лениво отвечал короткими фразами на обращенные к нему вопросы.

Словом, разговор не клеился, и я был рад, когда встали из-за стола, и я спустился в канцелярию.

Я сделал попытку познакомить Борисова с местным обществом. Повел его в дом одного американского сенатора, у которого было три дочери, одна другой красивее и милее. Две старшие выезжали в свет и пользовались большим успехом. Родители очень гостеприимные люди, много принимали и жили широко. Всегда было у них весело, и я себя чувствовал там, как рыба в воде.

Приходим. Из прихожей неслось веселое щебетание молодежи в гостиной, но лишь только мы с Борисовым переступили порог, наступило молчание, на лицах – недоумение.

Старшая из дочерей, как только Борисов уселся рядом с ней, вдруг вспомнила, что ее ждут, чтобы разливать чай на каком-то благотворительном базаре. Вторую после двух-трех минут позвали к телефону, и больше мы ее не видели. Хозяйка вела принужденный разговор с Борисовым и по временам бросала на меня взгляды, как будто спрашивая: «Откуда ты достал это чудовище?» Я заметил, что из соседней комнаты, библиотеки, заглядывала в гостиную