Томми зажмурился. Лицо веселого мужчины со снежно-белыми волосами вдруг показалось ужасным в своей жизнерадостности.

— В нашем деле бывает всякое, — мрачно сказал Марио. — Неудачное движение — и бум! Вот ты на центральном манеже, на пике мира — а в следующую минуту становишься никем. Если со мной такое случится, лучше уж сразу свернуть шею, да и все на этом.

— Ну ты скажешь! — разозлился Томми.

Он дрожал: в маленькой темной комнате было холодно.

Встав, Марио наклонился расстегнуть чемодан.

— Вообще-то, я ничего такого не имел в виду. Джо, конечно, не позавидуешь, но сейчас он в порядке, прекрасно справляется. Не горюет. Иногда приходит на нас посмотреть и позволяет Барби учиться летать. Наверное, я просто расстроился, что Лисс не приехала. Очень хотелось с ней повидаться.

Он помог Томми разобрать полки и разложить одежду. Когда они задвинули последний ящик, Марио поднялся.

— А теперь пойдем смотреть зал.

Ступеньки, ведущие в заднюю часть дома, были узкие и пыльные, резные двойные двери в конце лестницы потемнели от грязи — странный контраст с идеальным порядком остальных помещений. Двери заскрипели, когда Марио повернул ручку. Потом он налег на одну из створок всем весом, и она распахнулась, открывая их взглядам невероятно просторный зал.

Переступив порог, Марио расшнуровал туфли.

— Одно из главных правил дома. Кидай в тот ящик, Томми.

Ящик был из грубых досок с печатью «Яблоки от Кейта» на боку. Но подбитое войлоком дно позволяло ему скользить совершенно бесшумно.

— Папаша Тони каждый декабрь шлифует пол, — объяснил Марио. — И сохрани Господь человека, посмевшего наступить на него в обуви. Папаша помнит каждый отпечаток подошвы.

Марио щелкнул выключателем. Флуоресцентное освещение было здесь единственной современной вещью. На стенах, в окружении литья и старинной резьбы в стиле рококо, висели большие зеркала в потемневших золоченых рамах — память о бывшем назначении зала. Стены были огромны, а зеркала, отражая орнамент и огни, делали их и вовсе бесконечными. Целое море отполированного до глянца паркета светилось под лампами. Томми, привыкший к самодельным тренировочным залам, мог только рот от изумления открывать.

В дальнем конце помещения был установлен аппарат, под ним лежал большой сверток в мешковине — страховочная сетка. Зал был столь огромен, что аппарат ее не загромождал, и сам не казался громоздким. С потолка свисали канаты и веревочная лестница. Футах в пятнадцати наверху крепилась одиночная трапеция. Другая была на высоте восьми футов, и под ней лежал толстый мат.

— Для детей, — объяснил Марио.

Бесшумными из-за носков шагами он вывел Томми на середину пола и показал вверх. Над дверью, через которую они вошли, был небольшой балкон.

— Когда-то там сидели музыканты, и туда можно пройти из передней части дома.

Неплохой наблюдательный пункт, но насчет этого есть правило. Тебе, наверное, покажется, что здесь хуже, чем в армии — со всеми этими правилами. Но на самом деле вне зала тут сплошная свобода. Главное, слушаться бабушку, а в остальном — хоть на голове ходи. Но в этом помещении действуют строгие правила, и мы их выполняем.

Марио, кажется, ждал ответа, и Томми сказал:

— Приходится, наверное.

— Ага. Если правило кто-нибудь нарушает — любой, хоть сам Папаша Тони, хоть Клэй — пиши пропало. Становишься на четвереньки и полируешь пол. Звучит глупо, но работает на удивление. Пол большой. Поползаешь по нему раз, максимум два, да еще под градом издевок — и это правило уж точно больше не забудешь.

— А какие вообще есть правила? — встревоженно поинтересовался Томми.

— По большей части логичные и необходимые, — Марио распахнул двери. — Вот тут раздевалка. Мы ее так называем, хотя семья в основном переодевается в спальнях. Но Папаша Тони тренировал многих гимнастов. Пару сезонов у нас здесь был настоящий проходной двор. А это реквизитная, — он показал каморку, пахнущую пылью, металлом, пенькой и канифолью. — Держим здесь лишнее оборудование. Когда-то тут были комнаты слуг. А сейчас, — в голосе Марио зазвучал драматический надрыв, — я познакомлю тебя с семейными правилами.

Мы делаем из этого маленькую церемонию.

Марио подвел Томми к тому, что на первой взгляд выглядело картиной. Только это была не картина. На очень старом пожелтевшем листе бумаги темнели выведенные каллиграфическим почерком буквы.

Томми встал на цыпочки, но в недоумении отпрянул.

— Эй, оно же на итальянском!

— А на каком еще? Вряд ли старик Марио ди Санталис учил английский. Впрочем, он умер еще до моего рождения, так что точно не скажу. Тогда цирковые семьи были куда более замкнутые. Мы все до сих пор выходим из себя на итальянском… и предаемся любви тоже. Ты же слышал, как беснуется Папаша Тони.

Томми засмеялся. Вспышки Папаши Тони стали легендой уже в первый сезон с Ламбетом.

— Папаша Тони получил их после смерти отца — по традиции. В раздевалке есть отпечатанная копия на английском. Я прочитаю тебе.

Но вместо того, чтобы читать, Марио облокотился на стену, сунул руки в карманы и процитировал по памяти.

— Следующие правила должны блюстись всей семьей во все времена.

Первое. В зале запрещено курение.

Второе. На полу и оборудовании запрещено находиться в обуви.

Третье. Запрещены репетиции без натянутой сетки.

Четвертое. Никому не позволено работать на высоте в одиночку.

Пятое. На высоте ни под каким предлогом нельзя носить уличную одежду.

Шестое. Зрителям и гостям запрещено смотреть без разрешения.

Все нарушения дисциплины должны нести соразмерное наказание. Тщательное соблюдение дисциплины — признак настоящего артиста.

Слушая тихий твердый голос Марио, Томми вдруг с пронзительной ясностью понял: здесь, а не у теплого огня в гостиной, именно здесь, в холодной пустой пыльной комнате, за толстым стеклом, лежит настоящее сердце дома.

Вздрагивая, мальчик посмотрел вверх, на надменную европейскую подпись — единственное, что он мог разобрать.