— Все, хватит, кыш!

Сначала Томми винил собственную глупость и медлительность. Потом заподозрил, что у Марио очень неустойчивое внимание. А в последнее время начал понимать, что есть что-то еще, нечто большее, чем простая раздражительность. И к нему это загадочное нечто никакого отношения не имеет.

Стоя на коленях, Марио перетряхивал изукрашенные жилетки и ремни. Томми поглядывал на него краем глаза. Отросшие волосы спускались на шею, их явно требовалось подстричь. Одет он был в грубые рабочие штаны, вытертую черную водолазку (непонятно было, сколько у него таких и носит ли он что-нибудь другое) и плетеные мексиканские сандалии.

— Парень… — ожил, наконец, Марио.

— Да?

— Слушай, ты просто угодил в больное место. Прости, что я так вспылил. Это длинная история и не очень-то красивая вдобавок. Когда-нибудь я ее тебе расскажу. А теперь помоги мне навести тут порядок. Брось эти полотенца вон туда, их надо в стирку.

Томми принялся возиться рядом с ним, раскладывая по разным кучкам трико, ремни, топы, полотенца и накидки. Марио выудил моток кисеи, которой они оборачивали запястья, и перематывал его потуже.

— Том, еще кое-что. Сделаешь мне одолжение?

— Конечно, если смогу.

— Тебя будут объявлять как Томми Сантелли, ты знаешь, да? И вот, я, конечно, не могу просить тебя лгать, но… Если я тебя куда-нибудь с собой возьму — а я могу

— можно я буду представлять тебя так, и пусть все думают, что ты мой младший брат? Даже если я назову тебя Томми Гарднером, ты не возражай, хорошо?

— Ну… пожалуйста, — озадаченно согласился Томми.

Марио поднял голову. Теперь он снова улыбался.

— Видишь, как серьезно я воспринял слова Папаши Тони? Это он главным образом для меня говорил, не для тебя.

— Не понимаю, — Томми совсем смешался.

— Ты не против быть моим братишкой?

— Переживу как-нибудь.

И Томми снова подумал, что с Марио никогда не знаешь, чем все обернется.

На следующее утро они принялись за работу. Начали с обычных наклонов и упражнений на растяжку, и Томми поймал свое отражение в одном из больших зеркал: худой, длинноногий, в слишком большой футболке и шортах. Чувство неловкости он преодолел давно, а вот относительная скованность неприятно удивила.

Марио — голый до пояса, в обвисших черных трико, протертых на коленях — делал высокие махи ногами, держась за станок. Обернувшись, он усмехнулся.

— Через пару дней разработаешься. Не забывай, я всю зиму занимался, вот и сохранил форму, — он встал на большие пальцы. — Рассказать про самое худшее, что однажды со мной произошло? Мне было что-то около пятнадцати, и я готовился к показу в балетной школе. Очень гордился собой, потому что умел делать всю эту чепуху: высокие прыжки, вращения, пируэты… Кстати, ты знал, что танцор учится делать пируэт так же, как гимнаст — абсолютно одинаково? И такого высокого броска ногой, как у меня, ни у кого не было. И как-то мистер Корт — наш учитель — смотрел на меня, смотрел да и сказал: «Беда твоя в том, Мэтт, что ты не танцор, а какой-то акробат!» Ты не представляешь, как я рыдал дома, — Марио рассмеялся. — Самое забавное, что он понятия не имел, насколько был прав. Он не знал, что Лисс и я из цирковой семьи, просто использовал слово, которое в его среде было оскорбительным.

Томми неловко рассмеялся.

— Когда я был маленьким, папа говорил, что самое худшее, чего можно пожелать человеку в шоу-бизнесе, это «Пусть все твои дети будут акробатами».

Марио отпустил станок.

— Эй, давай установим сетку. Пусть все удивятся, когда придут.

Работали в молчании. Марио, сосредоточенный, полностью поглощенный делом, каждые несколько минут проверял, как Томми натягивает тросы. Закончив проверку, он кувыркнулся на пол.

— Интересно, сколько времени? Тебе, наверное, пора в школу, а мне — бриться и собираться на работу. У меня занятие в пол-одиннадцатого. Вернемся днем. Как раз все соберутся.

Томми ощутил разочарование: он только сейчас понял, как соскучился по полетам. Марио, глянув на него, пожал плечами.

— Ну ладно, давай посмотрим, чего мы стоим. Я и сам с осени наверху не был.

Карабкаясь по лестнице, Томми почувствовал, как стены принимают угрожающие размеры, и встревоженно уставился на трапецию, пытаясь оценить амплитуду ее движения. Ему вдруг четко представилось, как он врезается головой в одну из этих слишком близких стен. Держась за лестницу одной рукой, Томми неуверенно взглянул на потолок. Если сделать слишком высокий и широкий кач, то вполне можно…

— О чем задумался? — крикнул Марио. — У тебя лестница извивается, как змея!

Томми поспешно сосредоточился, чувствуя позади вес Марио. Добравшись до мостика, он придержал для парня лестницу. С минуту оба просто стояли на высоте, Марио что-то насвистывал под нос. Потом он сказал: «Andiamo» — и знаком велел Томми снять трапецию с высокого крючка. Перехватив ее пару раз, Марио остался недоволен. Хлопнул ладонями по мешочку с канифолью, снова взялся за перекладину и сорвался в гладкую прямую аккуратную дугу. Таких он сделал четыре — как всегда, когда начинал репетицию. Вернувшись на мостик, Марио разжал руки. Томми потянулся за трапецией, но не поймал, и та ударила

Марио по локтю. Быстро схватившись за стропы, парень рявкнул:

— Если уж собираешься ловить, то лови, а не пихай мне в лицо!

— Прости, — повинился Томми.

Но Марио уже снова взялся за перекладину и опять прыгнул. Под весом его тела трапеция взмыла в безукоризненной дуге. Марио подтянулся, сделал аккуратный кувырок. На обратном каче он — так плавно, что Томми не различил отдельных движений — пропустил лодыжки над головой и некоторое время оставался в этой петле. Затем снова кувыркнулся через перекладину, повис вниз головой и нырнул в сетку, позволив ей высоко себя подбросить. Вернувшись к лестнице, он позвал:

— Твоя очередь.

Встав позади Томми на мостике, Марио, хмурясь, наблюдал, как