Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Александр Максимович стал злиться. Он двигался молча по комнате от дивана к окну и обратно. На скулах ходуном ходили желваки.
— Нет у нас расписок, — сказал он с металлом в голосе. — Они же друзья, соседи, честные ребята. К чему эти бюрократические штучки? Лично вам, Наташа, зачем?
— Ты втихаря взял в долг и мне не сказал? Никогда такого не было. На любовницу спустил мимо меня? На эту шалаву из цеха отделки Коробкову Зойку? Думаешь, я не знаю ничего. Молчу просто. Ах, ты ж!!!
— Я никаких денег у Лёхи не брал и на Зойку не тратил. Она мне вообще не любовница. Это ты бесишься, сплетням веришь! Дура.
— Да ты охренел, Толян! — подскочил к нему Лёха и схватил за лямки майки. — Как — не брал? Попросил ведь, а я принёс домой тебе. Просто Наташи дома не было. Работала, уроки в школе вела.
— Ты мужчина или девка базарная, брехливая?! — встал между ними Лопатин старший. — Занимал ведь тысячу. Зачем врёшь, что не брал?
— Не брал, — Толик освободил лямки от Лёхиных рук, стал глядеть в пол. И еле слышным шепотом добавил Лёхе в ухо: — Без Натахи разберёмся потом.
— Ну, ты и тварь, — замахнулся на него Алексей. Но удержался, не ударил.
— Так вы, значит, вымогатели?! — обрадовалась жена Толика. — На Новый год срубить денежек захотелось по-лёгкому. А вам, пожилому человеку, не стыдно быть аферистом, как ваш сынок? Будете сейчас перед милицией оправдываться.
Она достала из шкафа красный блокнотик и открыла его на букве «У». Села возле телефона.
— Алло, это участковый? Старший лейтенант Зинченко? Ах, уже капитан! От души поздравляю! Вы мне нужны сейчас по адресу Лагутина, семнадцать, квартира двадцать шестая. Вызов делает Соловьёва Наталья. У нас тут на дому деньги вымогают! Да, десять минут подождём, конечно. Да не убегут они. Один вообще сосед снизу. Куда он убежит?
Минут десять все молчали. Наталья, потому, что понимала свою правду. Толик молча думал как из ситуации выскочить без травм моральных и материальных. Лёха мысленно уже удавил Толика и закопал за городом на пустом месте. Лопатин старший задумался о том, что моральный кодекс строителей коммунизма на его сына действует. Он Лёхе верил. А Толика кодекс сторонкой обошел. Врёт нагло в глаза. Максимыч такое раньше встречал. С ним, бывало, так нагло обходились. Но он крепко бил морды подлецам и справедливость восстанавливал. Сейчас он был третьим лицом и стучать по башке наглого труса и брехуна Толика не имел нужных прямых оснований.
Пришел участковый. Крупный парень с круглым лицом, большими руками и с кобурой на ремне.
— Зинченко, — доложил он. И выпустил на волю перл юмора: — Что стряслось? Кого будем расстреливать при нападении на представителя власти?
Никто не засмеялся и все по очереди рассказали капитану что и как. Ушло на это с полчаса. Участковый не перебивал. Потом постучал ладонью, похожей размером на ракетку для бадминтона, по кобуре с пистолетом «ТТ» и добавил.
— Вы же, Алексей, правильно я запомнил? Так вот подайте на него в суд. А я приду как свидетель и подтвержу, что вы приходили просить свои деньги, данные в долг на месяц. А пришли просить через год. Ждали. Терпели. За деньгами пришли с отцом. Ему тоже верю. Я работаю давно, много чего повидал. Так вот, вымогателей настоящих до моего прихода уже давно бы сдуло ветром в недосягаемое место. Свалили бы! Натуральный вымогатель милицию видеть не может физически.
— Так у них расписки-то нет! — вмешалась Наталья почти криком. — Наглецы.
— Это в суде пусть ваш муж объясняет. Пусть говорит, что нет расписки и в долг он не брал. Пускай перед судом откажется. Но тут нюанс такой. Суду нельзя врать. За дачу ложных показаний он, как ответчик, подозреваемый мной в мошенничестве, а я напишу от себя справку о расследовании инцидента, может реально получить лет пять. Мошенничество-то в крупных размерах. Тысяча рублей. Мне почти год работать. У меня оклад — сто рэ. Да и кроме того на суде уже реально потребуются бумаги. От Алексея, что никаких денег он не занимал. Лёша такую бумагу писать не будет. Ну, а ещё к вам до суда придут из прокуратуры и вы им должны дать бумаги, которые подтверждают законность происхождения средств, на которые вы купили кооперативную квартиру, машину, мотоцикл, люстру дорогую и не дешевые холодильник с этим вот телевизором огромным. На какие деньги супруга Анатолия отдыхала в Болгарии. Кто заработал на отдых? Документ представите? Тут всё документально должно быть. Иначе, сами понимаете — накажут. Суд, повторяю, справедливый пока.
Все притихли. Настенные часы в круглой серебристой оправе так стучали стрелкой секундной, будто по головам молотком. Первым не выдержал Толик. Он вскочил, убежал в спальню и вернулся с пачкой денег.
— Тысяча ровно. Можете не пересчитывать. Я бы после Нового года отдал точно, Алексей! Ну, раз уж раньше вышло, то заберите раньше.
— Это как так — раньше? Брали же всего на месяц. А год прошел. Стало быть вы и есть аферист-мошенник. — строго, разделяя слова, сказал капитан. — Дайте мне. Пересчитаю. Положено так.
Вышли все трое, не прощаясь с Толиком и его женой.
— Это надо ж! — вздохнул Лопатин старший. — Настроение убил во мне Толик этот насмерть. Давно таких упёртых нахалов не встречал. Этот заслуживает хорошего удара в челюсть.
— Не наши методы, — засмеялся участковый Зинченко. — Всё должно по закону делаться. Докажи суду, что ты не брал денег и что не врёшь, да и отдыхай. А ему суд наш не поверит. У нас вполне разумный суд.
— Спасибо вам, капитан, — Александр Максимович пожал участковому руку.
— И от меня спасибо! — горячо объявил Лёха. — Если б не вы… Блин, не думал, что Толя такая сволочь.
— Да вы много чего не видели и не представляете. Так и слава богу, — капитан козырнул и быстро побежал по заледеневшей натоптанной дорожке, скользя, но удивительно ловко сохраняя равновесие и ритм бега.
До тридцать первого декабря, прямо до самого вечера после работы и дома у Лопатина хранилось плохое настроение. Гости пришли весёлые, шутили, танцевали под радиолу танго и фокстроты.
— Болит что-то, Саня? — спросил Самвел Мадоян, школьный ещё друг.
— Кроме души ничего не болит, Самвельчик, — махнул рукой Лопатин и выпил сто граммов коньяка. Остальные тоже уловили, что в этот праздничный день Максимыч сам не свой. И после двенадцати, осушив по