захотелось большего. Я категорически возражал, тогда она стала меня шантажировать и грозила отравиться, – я выбил из её рук однажды стакан с непонятной жидкостью. Как тут не вспомнить Маяковского и его стих «Маруся отравилась»:

Марусе разнесчастной

сказал, как джентльмен:

«Ужасное мещанство –

семейный этот плен»…

Параллельно с «Ундиной» я встречался с другими девочками и далеко не девочками, но время от времени возвращался к Римме: она была удобна и всегда «под рукой». Разошлись окончательно, кажется, в 1951 году. Спустя чуть ли не 30 лет, когда я стал уже писателем, она вдруг позвонила по телефону и попросила меня. «Кто вы?» – спросила Ще. «Я его тайна», – ответила она. Я взял трубку и услышал её голос: хорошо бы встретиться, я одна, пережила и похоронила двух мужей… Я ответил твёрдо: «Нет! Встречаться не следует ни в коем случае, лучше остаться в памяти друг друга молодыми. Сериал давно закончен!..»

В конце 40-х – начале 60-х годов было несколько историй из «нашего двора». Соседка с 4-го этажа Ира Ю., прозванная мною «Пантерой». Темпераментная особа, впоследствии ставшая эстрадной певицей. В истории с ней никаких сантиментов, один физиологический интерес. Нас застукала любопытная соседка из её квартиры, которая была коммунальной. Я ждал скандала, но его не последовало. Мать Иры и моя мама находились в приятельских отношениях и, очевидно, порешили: ну, случилось, но это лучше между своими, чем между чужими. Без скандала всё покатилось и дальше…

В соседнем корпусе жила некая Наташа по прозвищу или по фамилии Перчик, из писательского клана, чуть ли не Самуила Маршака. Раскованная евреечка, без тормозов. Всё началось с того, что она пришла ко мне в гости и попросила поставить чайник, я вышел на нашу кухню-прихожую, а когда вернулся, застал женщину с перцем уже полностью раздетой и раскинувшейся на диване в соблазнительной позе. Белизна тела и груди по Северянину: «здесь не груди, а дюшес» (сорт южных плодов).

Завихрились отношения, она часто приглашала к себе и предлагала брать почитать книги на выбор из своей большой библиотеки. У меня библиотеки не было, и книги становились приманкой охотницы за наслаждениями. Я звал Наташу «Нехаевой» по имени одной из героинь «Жизни Клима Самгина». С ней был связан один разгульный эпизод. Наташа попросила меня как компаньона отметить её день рождения в одном из лучших ресторанов Москвы и вручила для этого большую сумму денег. Мы поехали и загуляли, как дореволюционные московские купчики. Крепко выпили и понаслаждались разными блюдами и деликатесами. А уходя, я затребовал от официанта принести любимые конфеты «Мишка косолапый». Принесли целую вазу конфет (не меньше килограмма). Я рассовал все конфеты по карманам, и мы, довольные, навеселе отчалили в сторону Замоскворечья. Потом этот эпизод послужил поводом для заголовка в «АиФ» – «Два кило „Мишек“ из ресторана „Савой“», так в еженедельнике было представлено одно из первых описаний жизни Ю.Б.

С «Нехаевой» был связан ещё один момент из жизни, когда она пригласила меня и Игоря Горанского в одно из подмосковных лесничеств, где она снимала дом, и там мы лихо провели время. А затем наши пути с ней резко разошлись: я женился, завёл семью, поступил в институт, а Наташа что-то стала болеть и как-то опускаться, платя по счетам за свою явно беспутную жизнь.

Однажды она меня укорила, что я не так, как надо, поступил с её подругой Леной (Лена широкая). Я оправдывался: «Но она сказала мне „нет“». На что Наташа ответила: «Её „нет“ означало „да“, глупый ты человек!..» Потом с этой Леной я исправил свою ошибку и записал на свой счёт ещё одну победу, хотя до Казановы мне было ещё далеко…

Так как мама несколько раз уезжала к отцу в Сибирь в безуспешных попытках наладить свою семейную жизнь, я вовсю пользовался свободной квартирой. На жаргоне тех лет у меня была своя «хата», в которой побывала не одна «юбка». Одни только сидели на коленях и пили нектар губ, другие чётко понимали свою функцию.

В 1950-м студент Архитектурного института Виктор Шерешевский приходил на мою «хату» со своей любовницей и с какой-то подругой для хозяина. Что скрывать: было и такое. Но ту старую свою «испорченность» я оставил глубоко в прошлом. Какой-то поэт сравнил женщин с поездами: «а бабы – это электрички». Промчались, просвистели. «Одна ушла – дождись другой». Я не ждал, они сами как-то являлись, возникали из воздуха…

Возможно, промчавшаяся электричка – это образ интересный. Но у читателя может возникнуть вопрос: а была ли любовь? Была и только в юные годы одна: Наташа Пушкарёва, моя ровесница, зелёные с синевой глаза, плотная шатенка с косами. Лаборантка, а потом студентка Института востоковедения. Мы сразу понравились друг другу, как познакомились на майском вечере её института 26 апреля 1950 года (нам по 18). Джаз играл весь вечер, всю ночь и до утра. Мы танцевали и гуляли по началу сквера (тогда он был) сразу за Белорусским вокзалом на Ленинградке. Наутро пришёл домой, немного поспал и написал восторженные строки:

Она! Она!.. Глаза и руки,

И косы толстые, и зубок ровный ряд,

Долой печали, одиночество и муки,

Я вновь оденусь в радостный наряд!..

Строки беспомощные, но чувства были настоящие, переполнившие душу. Мы стали встречаться и провели вместе три праздника: май и ноябрь 1950 года и встретили новый, 1951-й. Основное место встреч – бесконечные Лучевые просеки парка Сокольники.

Влюблённость и встречи потянули за собой цикл стихов, который я так и озаглавил «Любовь». Чувства переполняли меня: «Вновь стала жизнь чудесной и прекрасной…» И далее много чего. «О, этот миг, не уходи!..» Цитировать дальше не имеет смысла: то была настоящая юная любовь или затяжная болезнь влюблённости? Но это было нечто другое в отличие от отношений с другими «девочками». Но, увы, не всё было гладко: столкнулись разные характеры, и мы то и дело сталкивались по любым поводам. Ссорились, обижались, дулись друг на друга. Словом, любовь с препятствиями, как бег с барьерами. Я хотел полного слияния с любимой девушкой, она ограничивалась объятиями и поцелуями. И возник конфликт, даже есть точная дата из оставшихся записей.

24 сентября 1951 года у меня дома осталась на ночь «Ундина», а на следующий день приехала Наташа. Дозированные ласки, и вдруг звонок в дверь: я подумал, что вернулась «Ундина», и стал судорожно думать, что делать. Дверь не открыл, выпил для храбрости водки и рассказал Наташе,