Глава 13

Суд Соломона, праведный, но беспощадный

А Аскольд раньше меня проснулся и даже сбегал на речку, как я понял. Когда я вышел из своей бани на свет божий, он делал что-то вроде зарядки, переходящей в боксёрский бой с тенью.

— Боксом занимался? — спросил я, повиснув на подобии турника.

— Было дело, — буркнул он, проведя особенно эффектную двоечку по воображаемому противнику.

— Что вчера было, помнишь? — продолжил я.

— В общих чертах, — ответил он, садясь на лавочку, — если ты расскажешь, так и совсем всё вспомню… кстати, у тебя нет запасной майки или рубашки? Я вчера свою посеял где-то… вместе с грибами.

— Значит кое-что помнишь, — констатировал я, потом вытащил белую майку из рюкзака, протянул ему и начал рассказ…

— Короче вот так оно всё и случилось… сегодня, как Али-Бабаевич сказал, тебя потащат на разбор к Пугачёву. Как этого… как Гринёва в Капитанской дочке.

— И чего я там делать буду? — спросил он.

— Оправдываться, я так думаю, — ответил я после недолгого размышления, — если грамотно отбрехаешься, то возможно тебе вчерашнее сойдёт с рук…

— А если неграмотно?

— Тогда обратно в институт вышлют, а вдогонку бумагу с описанием твоих подвигов — а в институте могут и из комсомола вышибить… запросто.

— Значит, надо отбрёхиваться, — уныло сказал Аскольд, — поможешь?

— Слушай, — пришла мне в голову одна мысль, — у тебя же родители в КГБ работают — один звонок им и они всё устроят в лучшем виде.

— Только мать, — поправил меня он, — там работает. Отец уже давно в отставку ушёл.

— Ну всё равно немало, целая мать у тебя в чекистах, поди подполковник уже…

— Майор, — всё так же уныло отбивался Аскольд, — и не буду я ей звонить по таким пустякам, сам разберусь.

— Ну тогда пошли завтракать, а ты тем временем продумывай план обороны от пугачёвского наезда.

Сегодня по кухне дежурила уже новая пара девочек, Нина с Зиной ушли в запас. На завтрак была та же самая пшённая каша, сваренная по всей видимости с помощью моей кулинарной книги — есть можно. На Аскольда народ косился, но вопросов как-то никто не задавал, понимали, что ему и так хреново.

— Сегодня все идут на колхозный ток, — сказал Али-Баба по окончании еды. — Крупорушка, озимые и пастбище отменяются. Так что через полчаса все залезаем в грузовик и дружно двигаемся на центральную усадьбу.

А затем он повернулся к Аскольду и продолжил:

— А ты, друг ситный, в десять тридцать идёшь в правление — там с тобой Пугачёв беседовать будет.

— Можно, я тоже пойду? — спросил я, — как свидетель типа.

— Можно, — с удивлением посмотрел на меня начальник, — тогда втроём идём. Я просигнализирую, когда время подойдёт.

Колхозный ток представлял из себя несколько амбаров, в которых собственно и происходила предварительная сушка зерна, собираемого с колхозных полей. Слева и справа там проходили трубы, по которым гнался горячий воздух, а между ними устанавливали такие жестяные полутрубы. И сверху на них разгружали то, что привезли с поля 53-и ГАЗоны и ЗИЛы. Это не самосвалы были, зерно надо было лопатами выгребать, так что наша работа заключалась в разгрузке машин с одного конца амбара и последующая загрузка подсушенного зерна в мешки, а мешков в машины — их увозили куда-то на элеваторы.

Работа не сказать, чтобы очень тяжёлая, но утомительная — одно и то же весь белый день… да и спина начинала болеть от постоянного нахождения в полусогнутом виде. И пыль тут поднималась при разгрузке немаленькая, так что бывалые товарищи советовали завязывать нос чем-то вроде платка. Через час-полтора где-то, когда мы отдыхали на завалинке амбара, к нам подошёл Али-Баба.

— Время, — сказал он, показывая на часы «Полёт», — идём к председателю.

— Придумал чего? — спросил я по дороге у Аскольда.

— Неа, — помотал он головой, — не лезет что-то ничего убедительного.

— Тогда слушай, — тихо продолжил я, — не оправдывайся, это не поможет, а упирай на погоду, мол жарко было, солнце в голову ударило. И повинись, конечно, мол это первый и последний раз такое случилось. Должно прокатить.

— Попробую, — уныло ответил он.

Правление представляло собой одноэтажное строение с одним крыльцом посередине. Ну барак бараком. Рядом с входной дверью табличка «Правление колхоза «Заветы Ильича» Варнаковского района Нижнереченской области» и герб РСФСР сверху. Аскольд не по-советски перекрестился перед заходом внутрь. А там нас уже ждали — за столами, уставленными буквой П, сидели шестеро суровых колхозников и одна суровая же колхозница. Во главе этой буквы П был, очевидно, самый он, Пугачев Степан Анатольич. Самый суровый среди всех с бородищей лопатой и картофелеобразным носом.

— Привёл я его, Степан Анатольич, — доложил Али-Баба.

— А второй кто? — спросил тот.

— Петя Балашов, мы с ним вместе коров пасли, — доложился я.

— Ты, Петя, постой там в сторонке, — сурово отвечал мне Пугачёв, — если понадобится, потом тебя спросим, а вот ты… — и он скосил глаза на бумажку на столе, — Аскольд, сейчас нам за всё ответишь.

Аскольд благоразумно промолчал, потому что прямого вопроса не прозвучало, и тогда Пугачёв продолжил.

— Комсомолец? — спросил он.

— Да, — чуть слышно ответил Аскольд.

— А если ты комсомолец, какого ж хера ты тогда тут такой цирк устраиваешь? Нажрался с самого утра, бросил вверенный ему участок, подрался с бригадиром, да ещё и из машины на полном ходу выпрыгнул… а если бы шею сломал — кто за тебя в ответе был бы?

— Не на ходу, — сделал слабую попытку оправдаться Аскольд, — машина притормозила на повороте, тогда я и выпрыгнул.

— Это тебя мало оправдывает. Что можешь ещё сказать?

А ничего он больше сказать и не мог — язык, видимо отнялся, тогда я поднял руку.

— Можно пару слов?

— Валяй, — милостиво разрешил Пугачёв.

— День жаркий же был, вот у него и случилось что-то вроде солнечного удара.

— От солнечного удара люди без сознания падают, а не дерутся с бригадирами, — отбрил меня Пугачёв. — Тем более, если они комсомольцы. Ещё что-то можешь сказать? — обратился