класс, искаженный выпуклой линзой видеокамеры. Она снимает откуда-то из угла школьной доски. Около учительского стола стоим мы с Олегом и отчаянно, бессовестно целуемся. Его руки — на моей талии, мои — на его плечах. Я что-то шепчу ему в губы, он отвечает, а потом тянет меня за руку прочь из класса… Видео обрывается.

Анастасия Николаевна смотрит на меня, и теперь я вижу ее взгляд — скорее грустный, чем рассерженный.

— Летом мы поставили по две видеокамеры во все классы младшего звена, — сообщает директриса. — Я еще не успела рассказать об этом учителям… А может, и не стоит рассказывать? Вдруг я узнаю еще что-то интересное о своих подчиненных?

Я выдыхаю. Вот оно что. Значит, это не Вера Михайловна сдала нас с Олегом. Это охранник. Тот самый, ленивый, равнодушный.

Раньше видеокамеры были только в коридорах школы, а также в столовой, физкультурном и актовом залах и учительской. О том, что их начали ставить в классах, я не знала. Иначе не целовалась бы с Олегом в стенах школы — вообще.

— Это ведь отец одной из ваших учениц? — спрашивает Анастасия Николаевна, и я киваю. — Да, я видела его первого сентября. И вы тогда… только познакомились? — она морщится.

— На самом деле, нет… Мы были уже знакомы, — сообщаю я неуверенным тоном, и директриса смотрит на меня непонимающим взглядом. Я хочу добавить что-то еще, но тут дверь в кабинет распахивается, и на пороге появляется Олег. Видимо, все это время он подслушивал.

— О, а вот и вы, — Анастасия Николаевна приподнимает удивленно брови. — Здравствуйте… как вас зовут?

— Олег Викторович.

— Поймите меня правильно, Олег Викторович и Александра Вадимовна. Я бы и рада не интересоваться личной жизнью моих подчиненных, и рада бы не вызывать вас на такой неловкий разговор… Но охранник оказался не самым добропорядочным человеком, он показал это видео не только мне. Он будет уволен — но слухи уже поползли по школе. Скоро о данной ситуации узнают родители вашего класса, Александра Вадимовна. И, видимо, ваша жена, Олег Викторович.

— Бывшая жена, — поправляет Олег. — Я развелся с ней до знакомства с Александрой Вадимовной.

— Вот оно что, — директриса смотрит на нас озадаченно. — А ваша бывшая жена знает, что вы встречаетесь с учительницей вашей дочери? Если вы, конечно, встречаетесь, — добавляет она.

— Да, мы встречаемся, — гордо и уверенно заявляет Олег, и мое сердце делает радостный кульбит, несмотря на всю неприятность ситуации.

— Хорошо, — Анастасия Николаевна как будто смягчается.

— Но моя бывшая жена не в курсе. Я не обязан сообщать ей о своих нынешних отношениях. И Александра Вадимовна не обязана. Мы познакомились с ней не через мою бывшую жену и не через мою дочь. Мы оказались соседями по подъезду — совершенно случайно. И только потом узнали, что связаны еще и через школу.

Директриса вздыхает. Видимо, осознает сложность ситуации. Будь я разлучницей, а Олег — изменником, было бы проще. А так — получается, мы ни в чем не виноваты. Мы просто целовались. Я сама несколько раз видела, как пары целуются в холле, пока ждут своих детей. А мы целовались в выходной день, когда никого не было. Всего-то. Если бы не растрепавший все охранник, она наверняка бы просто отпустила нас. Но теперь…

— Вы же понимаете, что может случиться скандал? Вас обвинят в том, чего вы не совершали. Припишут миллион грехов. В родительской среде любят сплетни, вам ли не знать…

— Я понимаю, — киваю. — Но я могу собрать родителей своего класса и объясниться перед ними. До того, как слухи дойдут до каждого.

От мысли о том, что придется объясняться перед Кристиной, меня бросает в жар, а потом в холод. Но если иного выхода нет и если это хоть немного поможет сохранить мою репутацию — я готова.

27 глава

Скандал разрастается медленно, но болезненно, как раковая опухоль. Сжирает постепенно, дает метастазы. Еще несколько дней после разговора с Анастасией Николаевной я не чувствую на себе презрительных взглядов родителей, словно ничего и не произошло, а потом — появляется первая весточка, первое перешептывание у меня за спиной, первая жалоба на имя директора… Мол, а мы слышали, а неужели правда, а соответствует ли это моральным и этическим нормам?

Охранник в холле первого этажа смотрит на меня презрительно, и я искренне не понимаю: зачем он об этом растрепал? Скучно жилось? Или я с ним не здоровалась и потому оказалась в личном черном списке? Скоро его уволят — но пока он тут, еще две недели будет мозолить мне глаза и провожать своим внимательным, липким взглядом.

Каждый день я хожу к директору — узнать, нет ли новых жалоб с требованием меня уволить. Это, конечно, и вправду незаконно: каким образом моя личная жизнь касается моей работы и моего профессионализма? Анастасия Николаевна соглашается — но разводит руками: недовольство среди родителей все равно есть, и оно растет. Адекватное большинство молчит — но кое-кто, уверенный, видимо, что учительницы младших классов по определению не имеют отношений и ни с кем не целуются и не трахаются, — требуют едва ли ни публичных обвинений и кары.

Собрание Анастасия Николаевна устраивать запрещает — зачем вовлекать в это всех родителей, если большинству глубоко наплевать, с кем встречается и спит учительница их сыновей и дочерей? Но несколько раз меня вызывают на очную ставку — с теми родителями, которые высказали свое «фи» и усомнились в моих моральных качествах. Мне приходится несколько раз рассказывать нашу с Олегом историю знакомства. Олег тоже присутствует: объясняет, что разведен, что мы с ним познакомились даже не в школе, и что в поход он вызвался не ради меня — ради дочери.

Я жду самого страшного — скандала от Кристины. Я уверена, что слухи уже дошли до нее, и вот-вот она развернет боевые действия: напишет жалобы во все инстанции, попробует настроить против меня родительский комитет и Милу, пригрозит увольнением, да даже просто набросится со словами «тварь, шлюха!» в школьных коридорах.

Но ничего этого не происходит. Проходит почти две недели, ситуация постепенно сглаживается, жалобы прекращаются, презрительные взгляды — тоже: родители все