На следующее утро я встаю рано: мне нужно собраться, зайти в школу, а потом ждать детей около школьного автобуса. На улице сегодня ясно: осеннее солнце балует в последний раз. С погодой нам повезло. Я даже облегченно выдыхаю: до последнего переживала, что будет дождь.

Олег приезжает первым. Оставляет свой «мерседес» на школьной парковке, а потом перетаскивает большой мешок картофеля в багажное отделение автобуса.

— Мне кажется, тут даже больше, чем надо, — замечаю я, снова чувствуя небольшую неловкость перед ним. Он все такой же красивый: голубые глаза, светлые волосы, в вороте толстовки видны ключицы, по которым я столько раз проводила языком в порыве исступленного желания.

— Я много ем! — улыбается Олег.

Он смотрит на меня внимательно и как будто немного насмешливо, в остальном держится идеально: ни дать ни взять, просто отец моей ученицы!

Начинают прибывать родители с детьми. Большинство мамочек взволнованы и стремятся дать мне указания: Кате переодеть шапку, если будет холодно, у Пети запасные носки на случай промокания, за Алисой следить, чтобы не потеряла шарф, а у Леси взято с собой печенье, надо проверить, чтобы она поделилась со всеми… Я послушно киваю, кое-что записываю в заметки на телефоне, но вообще понимаю: все это несущественно, если забуду — никто не умрет и даже вряд ли простынет. В конце концов, Катины шапки примерно одинаковы по плотности и толщине.

Кристина с Милой прибывают в числе последних. Кристина кажется недовольной. Видимо, злится, что ее бывший едет сопровождать класс. Интересно, злится на него, на меня или на обоих?

— Здравствуйте, Кристина Игоревна, — приветствую я ее.

— Выглядите уставшей, Александра Вадимовна, — сообщает она мне сразу. Это намек на то, что мне нельзя доверить детей?

— Ерунда, — я натянуто улыбаюсь. — Начало учебного года. Не могу наладить режим.

— Отдыхайте побольше, — говорит мне Кристина.

— Вы тоже, — я киваю. Кошусь на Олега: он наблюдает за нашим диалогом с явным напряжением.

Последней приходит Вера Михайловна, и мы наконец отправляемся. На часах уже девять двадцать — на двадцать минут больше, чем планировалось для отъезда от школы.

Дорога занимает у нас два часа. Утихомирить двадцать семь второклашек, набитых в душный и тесный автобус, просто невозможно: они носятся по салону, кидаются взятыми с собой игрушками, требуют поесть и попить. Самый популярный вопрос — а долго еще? — несется между рядами и повторяется примерно каждые две с половиной минуты.

Вера Михайловна, как и ожидалось, в шоке и прострации: ей еще не приходилось оставаться с такой оравой. Забившись в угол на последнем ряду, она делает вид, что спит, прикрыв лицо шелковым шарфиком. Врет, разумеется: спать при таком шуме и гаме невозможно.

Олег тоже в шоке, но держится. Пытается играть с детьми сначала в ассоциации, потом в «крокодила» и «остров». В каком-то походном рюкзачке обнаруживается повесть «Про Веру и Анфису» Эдуарда Успенского, и он садится читать ее вслух, перебивая почти три десятка детских голосов. Я уже предчувствую, как завтра он будет хрипеть, но улыбаюсь: он очень старается помочь мне. Дети постепенно затихают, прислушиваясь. Смеются над рассказом, что-то спрашивают. Потом я замечаю, что кое-кто начинает зевать и сладко посапывать. Неужели? Ехать еще час.

Прибыв на место, мы начинаем разгружаться. Я и Вера Михайловна ловим детей, которые так и норовят разбежаться врассыпную. Водитель автобуса помогает Олегу дотащить до лесной поляны тенты и картофель, а потом возвращается в салон: ему предстоит ждать нас несколько часов. Уехать он не может — мало ли что? Но и оставаться с нами не хочет: слишком шумно. Он и так жалуется, что за время дороги чуть не оглох. Слабак! Я каждый день так работаю, и ничего.

Мальчишки остаются с Олегом, чтобы помочь с установкой тентов. Ну, как — помочь? Погалдеть под руку, пока он будет ворочать эти тяжелые металлические шесты и натягивать парусину. Мы с Верой Михайловной и девчонками отправляемся собирать ветки на лесной опушке, чтобы потом разжечь костер, сварить на нем картофель, зажарить сосиски и маршмэллоу…

— Александра Вадимовна, а вам нравится мой папа? — спрашивает как-то неожиданно Мила. Она шагает рядом со мной, крепко прижимая к груди небольшую охапку веток. Впрочем, ничего удивительного в ее вопросе нет: раньше она несколько раз спрашивала, нравится ли мне ее мама.

— Конечно, нравится, — отвечаю я. — А что такое, солнышко?

— Просто, — девочка пожимает плечиками. — Мама и папа поссорились и больше не живут вместе.

— Мне очень жаль, зайка, — я глажу ее по голове свободной рукой.

— Папе теперь грустно одному, — говорит Мила, и мне самой тоже становится грустно.

24 глава

Когда мы возвращаемся с охапками веток, я вижу, что оба тента уже натянуты, а мальчишки толпятся вокруг Олега, который что-то рассказывает.

— Эй, поделитесь с нами, о чем речь? — улыбаюсь я, подходя ближе. Ветки мы сваливаем на землю, потому что сначала нужно выкопать небольшую канавку, и только потом разжигать огонь.

— Рассказываю ребятам, как однажды ходил в поход и ставил палатку.

— Весело было? — улыбаюсь я, и Олег утвердительно кивает:

— Ага! Особенно когда посреди ночи подул сильный ветер, колышки повылетали из земли, а я запутался в парусине и едва не улетел с холма, — он начинает жестикулировать, показывая, как метался в темноте в слоях палатки, дети смеются, я тоже, и только Вера Михайловна смотрит на нас укоризненно. Ее взгляд смущает меня, так что я быстро прекращаю веселье и велю мальчишкам — и Олегу, конечно, — начинать копать канавку. Пока они возятся с маленькими лопатками, привезенными из города, мы с Верой Михайловной и девочками начинаем доставать продукты.

— Марина, не забудь про помидоры, которые дала тебе мама… Катя, ты не замерзла? Не хочешь надеть другую шапку? Ох, у нас же есть печенье! Леся, ты помнишь? Поделишься со всеми? Лиза, осторожно! Не урони хлеб на землю, пожалуйста!

Уследить за всеми — нереально, но я привыкла. Олегу приходится сложнее: мальчишки едва ли не дерутся за лопатки и возможность покопать твердую лесную почву. Комья земли летят во все стороны,