артефактов, изображающих языческих богов:

Мати моя, мати,

Что бы мне сломати?

То ли тын, то ли овин,

То ли медный исполин.

Наталья Горбаневская. «Мати моя, мати…» [332] ;

Заснеженный, с вороной на носу,

С гвоздикой под чугунною пятою,

Я истукан как девочку несу

И как грудную грудию питаю.

С густого неба кольцами питона

Он ринется в полуденном часу

И унесет, взнесет свою красу

Как молоко на донышке бидона.

Мария Степанова. «Заснеженный, с вороной на носу…» / «20 сонетов к М» [333] ;

Другой по колбасе и пестицидам

с высотки Эн таланта своего

расстреливал перуны.

Андрей Чернов. «Прагматики, железные мужи…» [334].

Иногда грамматическая неодушевленность при обозначении антропоморфных и зооморфных артефактов поддерживается и другими средствами, указывающими на неживое, например, согласованием существительного с прилагательным в среднем роде (первый из следующих примеров) или употреблением глагола-предиката как безличного (второй пример):

пожаловаться заболеваю болею

мол заболеваю болею ни мёда ни молока

подружился с лисичкой и приручил синичку

прикормил даже страшное буратино деревянную спичку

жалко нельзя позвонить спросить откуда тоска

Станислав Львовский. «болею заболеваю но говорю здоров…» [335] ;

Под лампой в керамическом бардаке

Сидело две сплошные обезьяны.

Скрестивши руки, словно капитаны,

Смотрели обе все куда-то вдаль.

<…>

А то лежал, глядя на обезьяны,

На их во мраке добрые фигуры,

Которых там поблескивали шкуры.

И было так прекрасно, хоть умри.

Владимир Кучерявкин. «Под лампой в керамическом бардаке…» [336].

Обезьяны в этом тексте – скульптурная подставка настольной лампы.

Словом орел в поэме Виктора Сосноры тоже названо изображение, точнее как бы изображение. Именно как бы, потому что слова орел, решка, обозначающие стороны монеты, являются условными терминами безотносительно к реальному изображению:

Жук ты жук черепичка,

бронированный дот,

ты скажи мне сюр-жизнь а отвечу о нет,

сюр-то сюр а множится соц

и монетку крутя мы видим орел

а лицевая сторона – арифмет цены,

и круженье голов на куриных ногах.

Ах!

Виктор Соснора. «Золотой нос» [337].

В следующем тексте речь идет о троне в зверином стиле:

Право, какой упрямый,

Прямо назад, на трон.

Сел он на зверь багряный

И говорит нам: «Вон!» —

Наш фараон.

Фа-фа-фа-фараон.

Анри Волохонский, Алексей Хвостенко. «Фараон» [338].

Артефактами предстают и образы словесного искусства, например слово соловьи:

облака что гонимы небесной ГАИ

поголовие тучных бесшеих

человеководителей – жертвенные бугаи

(как начальство поблизости – ужас в душе их)

подымаются в каждом глухие обиды свои

начиная с младенчества – словно солдаты, в траншеях

отсидевшие зиму, комбатами пущены в ход

наступленья весеннего а репродуктор поет

что-то про соловьи

Виктор Кривулин. «Весеннее шевеление» [339].

В этом случае форма соловьи становится метонимическим обозначением всего содержания песни со словами Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат, / Пусть солдаты немного поспят[340], а также указывает на концептуализацию этого образа в сознании человека.

Во фрагменте из поэмы Марии Степановой «О» грамматическая неодушевленность слова соловьи приобретает множественную мотивацию:

Открываешь глаза – и пора забираться в ковчег:

Прибывает весна, накрывая тебя с головой,

Приближается чех, наступает с востока Колчак

И раздетые немцы как колья стоят под Москвой.

И ободранные, как бока, партизаны лесов.

И убитые лётчики без кобуры и часов.

Все, кто жалобы кассационные слал на закат,

Все, по ком, словно колокол, бил языком адвокат —

И не выбил отсрочки. И голая, словно десна,

Постояльцев земля выпускает из стыдного сна.

И они по предместьям за чёрной почтовой водой,

Сотрясая заборы, свободно идут слободой.

Но куда ни пойдут – сам-скобой запирается дверь,

Лишь подветренный лес поднимает свои соловьи.

Или это шумит безъязыкая малая тварь,

И желает пощады, и бьётся в пределы свои?

Мария Степанова. «Зоо, женщина, обезьяна» / «О» [341].

Учитывая, что в этом контексте говорится о войнах и о мертвецах (по сюжету поэмы, эти образы возникают в сознании обезьяны, сидящей в клетке зоопарка), форма соловьи в строке Лишь подветренный лес поднимает свои соловьи тоже воспринимается как метонимическое обозначение песни со словами Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат. В норме объектом действия поднимать в переносном значении глагола может быть шум, именно это звукообозначение и представлено в следующей строке: Или это шумит безъязыкая малая тварь. То есть, действительно, словом соловьи здесь обозначен шум леса, поднимаемый ветром. Но упоминание безъязыкой малой твари после слова соловьи побуждает понимать это слово и как обозначение птиц, возможно обобщенное: птицы взлетают. При этом слово тварь, употребленное в его архаическом, не пейоративном значении, здесь может быть понято и как конкретное (‘птица’), и как собирательное (‘сотворенное’).

Грамматическая неодушевленность обнаруживается и при указании на птицу – метафору смерти из другой песни, авторство которой не установлено (Черный ворон, черный ворон, / Что ты вьешься надо мной? / Ты добычи не добьешься, / Черный ворон, я не твой!):

все осыпается но длится

поется в дым про черный ворон

позабываемые лица

и разговоры

позабываемы дословно

что беглый почерк по архивам

похож на время но не злобно

а так себе как привкус хинный

одной старинной лихорадки

как целый день в пустом июле

сказали будет сладкий-сладкий

и обманули

Александр Месропян. «все осыпается но длится…» [342].

Эти контексты со словами соловьи, ворон указывают на тенденцию языка к превращению символа в метонимию-индекс, компрессивно обозначающую культурный контекст функционирования символа. Употребление соответствующих слов как неодушевленных существительных в какой-то мере снижает пафос символов. Наиболее выразительное снижение можно видеть в стихотворении Виктора Сосноры:

В больнице, забинтованный по-египетски, —

мне с суровостью, свойственной медицинскому персоналу,

объяснили и обрисовали, как я висел, как индивид,

в свете психоанализа и психотерапии,

у меня то же самое состояние (СОС – стоянье)

по последним данным науки нас и масс,

имя ему – «суицид»,

а, исходя из исходных данных, мне донельзя необходимо:

«взять себя в руки»

«труд во благо»

а еще лучше «во имя»

чтобы «войти в норму»

и «стать человеком»

а не болтаться как килька на одиннадцатом этаже,

не имея «цели в жизни»

зарывая «талант в землю».

В том-то и дело. Я до сих пор исполнял эти