оказались с нами в одной обойме; тридцать два выступления по Штатам и Канаде, начиная с марта – тур назвали Iron Man («Железный человек»). Мы и Yes – очень странная комбинация. Они нас ненавидели, потому что, я уверен, считали себя искусными музыкантами, а нас – отбросами из рабочего класса. Иногда они с нами разговаривали, а в другой раз могли, не замечая, пройти мимо. Очень странные. Годы спустя мы наладили отношения, но прошло какое-то время. А на сцене они вели себя забавно. Если кто-то сбивался, сразу же ловил на себе недовольные взгляды остальных. Мы думали: что это с ними? Музыка, кто-то слажал, и что? Хорошо, что они были не в нашей группе. Мы лажали каждые две минуты. Но они-то как раз выступали у нас на разогреве, выходили со своим виртуозным материалом, а потом мы начинали свои «бу-у-у-у», «кланннн», «з-з-з-з-з». Они, небось, задавались вопросом: «Бля, что мы здесь забыли?»

Их клавишник, Рик Уэйкман, не особо с ними дружил, поэтому ездил по возможности с нами. Рик нам нравился. Думаю, ему было бы интересно с нами поиграть, но наша музыка была бы для него слишком примитивной – простое «ду-ду-ду». Это совсем не было похоже на музыку Yes.

Во время предыдущего тура на одну ночь Элвис остановился в том же отеле, что и мы. Мы видели, как он входит со своей охраной и поднимается на последний этаж. Нас пригласили на его выступление. Я в тот вечер был с телкой, поэтому идти отказался.

Потом пожалел, что не пошел, поскольку так и не увидел Элвиса на сцене.

В этом турне мы летели из Лос-Анджелеса в Вегас и обратно на самолете Элвиса. Очень странный салон: все сиденья покрыты шкурами леопарда, блеск и шик. Стюардессы вышли с тарелками разноцветных сэндвичей. Я воскликнул:

– Вашу ж мать, а это еще что такое?

– Ну, это разноцветный хлеб.

– А-а-а!

Должно быть, Элвису такое нравилось. Но самолет был отличный. Мы летели на нем, но вели себя прилично, оставили все в целости и сохранности, ведь мы уважали этого парня. Это же был Элвис!

29

Ослепленные снежком[24]

На написание и отработку материала для альбома Volume 4 у нас ушло достаточно много времени. Не то чтобы стало сложно придумывать песни, просто кабак был всего в полутора километрах, поэтому мы начинали предлагать идеи, а в ответ было: «А-а-а, о-о-о…»

А затем все уходили в пивную пропустить «по стаканчику».

Я говорил себе: не пойду, останусь, посижу и попробую придумать что-нибудь. Я играл немного, пару часов, они возвращались в стельку пьяные и спрашивали: «Придумал что-нибудь?»

Отлично устроились! Я ощущал настоящее давление.

Когда нам предложили поехать и записаться в Штатах, идея всем пришлась по душе. Таким образом можно было избежать английских налогов, да и расценки в студиях были лучше и дешевле. Но важнее то, что мы хотели уехать куда-нибудь и попытаться найти другую атмосферу. В мае 1972-го мы отправились в Лос-Анджелес. Патрик Миэн был знаком с Джоном Дюпоном из Dupont Company – осветители, краски и прочее. Большая – огромная – компания. Мы арендовали его дом в Бел-Эйре. Это было отличное местечко с чуть ли не бальным залом, выходящим на бассейн. С волшебным видом на Лос-Анджелес, всюду были произведения искусства. Жили мы все вместе – группа, Миэн и две девушки-француженки, которые жили в семье и проходили практику по изучению английского языка.

Обстановка в Америке была замечательная. Record Plant, где мы записывались, – это новейшая студия и намного лучше того, к чему мы привыкли. Мы решили, что сами выступим продюсерами альбома Volume 4. Не потому, что были сыты Роджером Бейном, – у меня к нему претензий не было. Но к тому времени мы столько проработали в студии, что, казалось, сами знаем, как что делается. Я слышал, что Роджер исчез и с тех пор ни с кем не разговаривает. Я такого не понимаю. Хотелось бы знать причину.

Патрик Миэн тоже возомнил себя продюсером. Не знаю, с чего вдруг. Но он сидел в комнате с микшерным пультом и, полагаю, думал, как здорово было бы добавить свою фамилию. Пару раз он, возможно, сказал: «А что, если мы попробуем…?», и это весь его вклад в работу.

Самостоятельное продюсирование сводилось к тому, что каждый начинал говорить: «Хочу, чтобы бас сделали громче», или «хочу это», «хочу то», но мы были за демократию. Лишь позже, начиная c альбома Sabbath Bloody Sabbath, я начал совать свой нос в процесс.

Запись заняла шесть недель, может, даже два месяца. Во время этого процесса мы установили кое-какую аппаратуру в доме в Бел-Эйре, где и написали последние песни. Там была другая атмосфера, все были на позитиве, и стояла задача добить пластинку.

Мы все еще страдали херней и прикалывались, как идиоты, но идеи и песни рождались быстро. Может, этому также способствовали и горы кокаина. А этого добра у нас было навалом. Его привезли в запечатанной коробке размером с колонку, набитой пакетами, покрытыми воском. Сдираешь воск, а внутри чистый, качественный порошок, целые горы. Как у Тони Монтаны в фильме «Лицо со шрамом». Вываливаешь кучу на стол, разрезаешь и нюхаешь немного – ну, вообще-то, довольно много. Молва разошлась, и вскоре другие музыканты, много женщин и новых «друзей» приходили к нам в дом, и все пудрили носы.

Однажды в солнечный день мы сидели в гостиной вокруг стола с вываленным на него кокаином, а также травкой. В доме повсюду были установлены кнопочки. Билл решил, что они для вызова прислуги, и нажал, но это была тревожная кнопка для вызова чертовой полиции Бел-Эйра. Всего несколько минут спустя я встал, выглянул в окно и увидел возле ворот около семи или восьми полицейских машин. Я заорал:

– Шухер, полиция!

Все начали ржать:

– Ну да, конечно!

– Я серьезно, это полиция!

Они снова закатились смехом.

Я буквально взял в охапку одного из них и сказал:

– Смотри!

И наконец они среагировали:

– О-ой, это же полиция!

Мы живо сгребли со стола весь кокс и дурь. У каждого в комнате были свои заначки, так что мы ломанулись туда занюхать как можно больше, перед тем как смыть остатки в унитаз. После чего сказали одной из гувернанток: «Быстрее, открывай им дверь!»

Так она и сделала, и, конечно же, полиция зашла внутрь. Мы сидели в зале, притихшие, с широко раскрытыми глазами. Они спросили:

– Что тут происходит?

– М-м-м, да ничего… А что?

Можно смело сказать, что мы были не в адеквате. Они