Во-первых меня все ещё колотит от адреналина на фоне произошедшего в доме этого мудака. Я бил его так, как никогда и никого. И реально готов был убить. Я даже не знаю, как остановился. Только мысль о том, что тогда меня посадят и Маша на долгие годы останется одна не дала мне закончить начатое. Наверное.

Я дрался сотню раз в своей жизни, в одиночку и толпой на толпу, но никогда не чувствовал такой злости.

И если до этого момента я думал, что могу ошибаться в своих чувствах к ней, нужно просто отдохнуть, перезагрузиться, забыться в другой девушке, то сейчас… Я, блять, просто с ума сойти как влюбился в Машу. Я люблю свою сестру. Финиш.

Четыре утра. Она спит, а меня до сих пор потряхивает. От адреналина и от понимания, что я вляпался в какой-то лютый пиздец.

Что мне делать со своими чувствами? Подумаю об этом немного позже, когда Маша придёт в себя. Пока я просто сижу рядом с ее кроватью на полу и как умалишённый глажу ее по волосам, надеясь, что это делает ее сон немного спокойнее.

Когда это случилось со мной?

Скажи мне кто-нибудь пару недель назад, что я буду вести себя как идиот, я бы поржал ему прямо в лицо и закатил глаза в излюбленной привычке. Сейчас я аккуратно целую Машу в плечо и накрываю его одеялом, чтобы больше не было соблазна.

Придурок.

Надо уйти. Она спокойно спит, и мне надо бы вздремнуть, завтра я все ещё один с Машей, док приедет через пару часов ее капать.

Оставляю еще один поцелуй на лбу и выхожу из комнаты, не закрывая двери.

Не сплю. Не могу уснуть как ни пытаюсь. Вслушиваюсь в каждый шорох и начинаю отходить от драки… теперь перед глазами лицо избитого урода. Я не жалею о содеянном. Но немного тошнит от самого себя.

Зачем Маше такой? Она стала настоящей женственной красоткой, с ней рядом нельзя быть таким варваром. А я…

А я вырываюсь из своих мыслей от звонка в домофон. Док.

Впускаю его и сразу замечаю его взгляд, упавший на мои кулаки. Да, они в мясо. Да.

Поясу руки в карманы домашних спортивных штанов, давая понять, что обсуждать не собираюсь. Но и док не тупой, он прекрасно все понимает.

Весь час капельницы я не захожу к ним в комнату, а потом, когда провожаю дока, поворачиваюсь и вижу вверху лестницы Машу.

Она стоит чуть пошатываясь и я лечу к ней через три ступеньки, банально боясь, что она потеряет ориентир и кубарем упадёт вниз.

— Выздоровела? — рычу на нее, подбегая т хватая ее на руки. — Зачем встала?

— Я писать хочу… — говорит она, краснея, лежа у меня на руках. — Сюда вышла с тобой поздороваться.

— Привет, — выдыхаю, пытаясь успокоиться. Писать это хорошо, до этого у нее было обезвоживание и она даже не ходила в туалет. Это жесть просто как страшно, оказывается. — Пошли.

Под «пошли» я имею в виду: «держись крепче, я отнесу тебя до уборной».

— Ярик, мне неудобно… — шепчет дурочка мне в шею, когда мы заходим в туалет.

— Неудобно шубу в трусы заправлять, остальное удобно. Позовешь, я отнесу назад. А не позовёшь — пеняй на себя.

Я не знаю, что могу ей сделать, конечно, но пытаюсь звучать убедительно. В конце концов отнести ее мне гораздо проще, чем лечить ее травмы, когда она упадёт от головокружения.

Она верит моим угрозам, видимо, потому что через три минуты негромко зовёт меня своим излюбленным «Яри-и-ик».

Отношу ее в кровать и снова укрываю одеялом, как маленького ребёнка. Хочется лечь рядом и долго-долго обнимать. Стараюсь держаться.

— Док сказал, что тебе надо поесть, я принесу.

Удивительное рядом: пока они делали капельницу, я готовил бульон по его назначению. Даже попробовал: это съедобно.

Собираю ее больничный завтрак на поднос и несу Маше в комнату. Она полулежит на кровати и кусает губы, странно смотрит на меня, но отчего-то молчит.

— Спасибо, — шепчет, когда подхожу к кровати и ставлю поднос на ее ноги на подушку. — Стой, — она ловит мою руку своими пальцами и у меня по всему телу пробегает ток. Как в идиотских фильмах, честное слово. — Это что, Ярик?

Она про раны, конечно. Слепой бы заметил.

— Отжимался на кулаках, ничего особенного, — отмахиваюсь и силой забираю руку из ее пальцев. Силой, потому что забирать вообще не хочется. Я всегда буду это чувствовать теперь? Жесть.

— Ты плохо врёшь, — придуривается и смотрит на меня.

— Кушай, Маша, тебе нужно.

Я впервые за эти сутки выхожу из ее комнаты добровольно и почти с лёгкостью.

Почти.

Ленке говорю, что Маше лучше. Не рассказываю о том, что случилось. Теперь сомневаюсь, стоит ли им говорить правду, когда они приедут. Какой смысл? Главное — Маша в порядке. Остальное херня.

Я курю в окно на кухне, когда до слуха доносится звук разбитой посуды. Твою мать, Маша!

Я лечу к ней и за эти несколько секунд у меня перед глазами проносится сотня развития событий. Самое страшное, что ей снова могло стать плохо.

Но Маша сидит на краю своей кровати и плачет, а у нее ног — чашка из-под чая, тарелка для супа и ложка. Но все целое, ковровое покрытие спасло.

— И куда ты собиралась? — быстро убираю все не поднос и ставлю на прикроватную тумбочку. Сажусь на корточки у ее ног и кладу руки на колени. Что уж. Хуже не будет.

— Хотела убрать за собой. Меня бесит, что я беспомощная.

— Ты болеешь, Маша. У тебя ещё слабость, нужно лежать, понимаешь или нет?

— Мне стыдно, что ты со мной носишься… — говорит глупышка. — Ночами не спишь, дерёшься.

— Маш…

— Ну что я, дура по твоему? Слепая, глухая? Я все понимаю. И все слышала. Откуда отравление поняла. И