Через несколько часов вернулся Ромбах во главе небольшой колонны грузовиков. Инженеры помогли нам выгрузить первые несколько палаток – громадные шатры, в каждый из которых могло поместиться по крайней мере по сотне раненых. Мы оставили их нижние части открытыми, так чтобы задувал легкий приятный ветерок.

Мы всегда ставили две палатки бок о бок и соединяли их входы перекрытием из листов фанеры. Под ним ставились операционные столы, поэтому мы могли работать на свежем воздухе, и, кроме того, мы находились в тени. Ближе к вечеру русские начали делать операции на 12 столах. В первый же день было произведено более сотни ампутаций конечностей.

Наиболее насущной проблемой была вода. Централизованное водоснабжение в Севастополе было разрушено, и воду приходилось брать из нескольких колодцев. Ходили слухи, что русские отравили все имевшиеся колодцы. С медицинской точки зрения я даже не мог себе представить, как это вообще можно было сделать, и вся эта история оказалась полным вымыслом. Но многие из них были забиты разным мусором, а в другие попали мертвые люди и животные.

Один из сержантов обнаружил колодец с пригодной для питья водой всего в полукилометре от виноградников, но вода в нем находилась на глубине почти 30 метров. Это означало, что ее невозможно доставать вручную. Солдаты починили стационарный двигатель, который они где-то нашли, и протянули трубопровод прямо к палаткам. Он состоял из труб газопровода, взятых из поврежденных городских коммуникаций, соединенных с резиновыми трубками от русских противогазов.

По крайней мере, это было уже хоть что-то для начала. Тоненькой струйки теплой и грязной воды было явно недостаточно для того, чтобы спасти сотни людей от смерти, которая могла последовать от жажды. Раненые начали верить в свое спасение, но мы не могли обеспечить их хорошей водой так быстро, как это было необходимо.

Примерно каждый час я обходил раненых, чтобы отобрать среди них тех, кому требовалась срочная хирургическая операция. Когда я проходил через палатки, они поворачивались ко мне и, протягивая руки, говорили:

– Вода, господин, вода!

Иногда мне по ночам до сих пор снится этот крик: «Вода, господин, вода!»

Потом они начали умирать.

Мы снова и снова пытались найти выход из создавшегося положения. Тем временем внизу, в Северной бухте, расположенной примерно в двух с половиной километрах от нас, были очищены несколько больших колодцев, и мы решили отправить всех ходячих больных туда. Это должно было уменьшить примерно на 1200 человек количество раненых, которых мы должны были обеспечивать водой.

Только небольшая часть из общего числа раненых продолжала жить в палатках. Большинство предпочитало лежать на свежем воздухе. Мы отобрали группу из легкораненых русских, чтобы они помогали нам в качестве надзирателей, и, чтобы их можно было выделить из общей массы, они носили марлевую повязку на левой руке. Мы отправили этих людей по виноградникам с заданием сообщать всем, кто может самостоятельно двигаться, чтобы они собирались в группы и отправлялись вниз, к колодцам. Пленные, все как один пребывавшие в состоянии апатии, даже не пошевелились. Поэтому надзиратели взяли в руки виноградные лозы и стали ими стегать раненых. Это многих заставило подняться. Мы стояли и наблюдали. Вмешиваться в эту жестокую процедуру не было никакого смысла, так как она спасла многих людей от смерти.

Медленной походкой, опираясь на палки и поддерживая друг друга, окруженные тучами мух, они поковыляли в сторону колодцев. Длинной, разрывающей сердце процессией они двигались по земле Ифигении под палящим крымским солнцем.

Они утолили свою жажду и немного окрепли. Это им поможет по дороге в королевство варваров. Мы были только передовым рубежом этого королевства.

Стойкость духа без справедливости – это удел грешников. Святой Амброзии это сказал еще 15 столетий тому назад.

В течение последующих нескольких дней мы смогли взять ситуацию под контроль. После того как мы отправили всех, кто мог самостоятельно двигаться, в бухту Северную, на нашем попечении осталось около 1200 серьезно раненых.

Русские врачи работали день и ночь, и они работали очень хорошо. Особенно хорошо справлялись со своими обязанностями двое женщин-хирургов, которые были на удивление неутомимыми. Между ними и немецкими унтер-офицерами, которых мы прикрепили к ним, быстро возникло нечто вроде союза. За время военных кампаний в Польше, Франции, Греции и России эти унтер-офицеры приобрели громадный практический опыт в хирургии. Они хорошо разбирались в симптомах – прекрасно знали, какие оперативные процедуры требовались в тех или иных случаях. На второй день Вотруба, который совсем недавно получил звание сержанта, подошел ко мне. Он сообщил мне, что женщина-хирург, которую звали Анастасия Филипповна, не выполняет мои инструкции. В нескольких случаях, когда я рекомендовал проводить ампутации, она их не проводила.

Было ли это просто своеволие? Некая форма саботажа? Мы часто убеждались в том, что мышление русских сильно отличается от нашего, поэтому нас уже ничем особо удивить было нельзя. Но так уж получилось, что это была как раз та самая женщина, которая убедила своих коллег сотрудничать с нами. Я подошел к ней, попросил объяснить, в чем дело. Она и на самом деле сильно испугалась.

На этом примере мне стало ясно, какие пагубные последствия может иметь любая неограниченная власть одного человека над другим. Военнопленные XX века имели меньше прав, чем римские рабы 2 тысячи лет назад. Римский раб был защищен законом. Это был суровый закон, но тем не менее это был закон. Здесь же господствовал произвол. Любое недовольство с моей стороны означало для русского возвращение в лагерь для военнопленных. К сожалению, тип людей, которые стремятся к полному господству над другими людьми, встречается не так уж и редко, даже среди цивилизованных наций. В анархии войны тип людей, которые добиваются власти, чтобы компенсировать свой комплекс неполноценности, стремительно растет в числе.

В ходе нашего разговора выяснился очень простой факт. Русские военные хирурги действуют гораздо более решительно, чем наши. И у наших хирургов нет такого большого опыта лечения пулевых ранений в таких экстремальных условиях, в которых оказались русские пленные. Ее объяснение заключалось в том, что в течение последней зимы русские оказались способны гораздо эффективнее лечить своих раненых, чем наши врачи своих.

В нашей медицинской традиции не было принято утверждать свою правоту только с помощью приказов. Было важно объяснить нашим русским коллегам, что в данном случае с медицинской точки зрения предложенное мною радикальное решение было оправданным. Я прошелся по палаткам и отобрал десять пациентов с огнестрельными ранами в колено, которым не была сделана ампутация. Пациенты были отобраны в соответствии с датами, когда они получили свои ранения. Первый из них был ранен только 2 дня назад; его состояние было относительно неплохим. Последний из них был ранен 10 дней назад; он умирал. Я разместил всех этих людей в ряд в тени одной из палаток. У них были сняты бинты. Это зрелище чем-то напоминало замедленную съемку в кино. Затем я собрал русских врачей и расставил их вдоль цепочки раненых. Это зрелище убедило их в том, что правы были именно мы и что они должны действовать гораздо более решительно, чем ранее. Если последнему из раненых сделали бы ампутацию немедленно после того, как он был ранен, его жизнь можно было бы спасти. У первого все еще оставался шанс на спасение. Когда при завершении осмотра мы добрались до последнего человека в ряду, а это был именно тот раненый, который умирал, Анастасия Филипповна зарыдала.