правда. Линграф был переведен на работу в Уитман-колледж в девяностые годы из Принстона. Я всегда считала его якорем для кафедры, сотрудником, обеспечивавшим стабильную, долгосрочную работу, в которой так отчаянно нуждался гуманитарный колледж среди пшеничных полей восточного Вашингтона. Но после своих прежних публикаций Линграф почти не преподавал в Уитман-колледже и не занимался исследованиями. А даже если и занимался, никогда не делился со мной этой информацией. В основном он наслаждался видом из окна своего кабинета и высказывал неопределенные предположения о том, куда я могу направить свою работу о дворце Скифанойя. Оглядываясь назад, я осознала, что Линграф действительно любил странности этой работы – ему нравилось размышлять над иконографией, обсуждать символизм, восторгаться тайными обществами. Я почти не задумывалась о его одержимости всем этим, потому что нас всех слишком занимали свои проблемы. В конце концов, в этом и заключался смысл научной работы.

Я с удивлением обнаружила, что на страницах, которые перевел мой отец, подробно рассказывалось об игральных картах и Таро. В тексте говорилось о человеке из Венеции, пол которого остался невыясненным и который, насколько известно, использовал карты для предсказания будущего. В документах также упоминалось о работе хорошо знакомого мне человека – Пеллегрино Присциани, астролога семьи д’Эсте, и о созданных им изображениях. Линграф никогда не говорил мне об этом, хотя связь с моим собственным исследованием была очевидна – Присциани также спроектировал астрологический банкетный зал во дворце Скифанойя. Если б мой отец был жив, я уверена, он поделился бы со мной этой информацией, но у меня никогда не было возможности поговорить с ним о семье д’Эсте или их дворцах удовольствий.

Однако, кроме этих подробностей, на страницах почти ничего не было. Там содержались некоторые доказательства того, что Таро было в ходу при дворе д’Эсте, о чем мы уже знали и что в любом случае можно было с полным основанием предположить. Но когда я обратилась к последней странице рукописных заметок Линграфа, то не смогла разобрать слова. Они были написаны на языке, который, похоже, должен был быть феррарским или даже неаполитанским диалектом, но все суффиксы были инвертированы и выглядели как приставки.

Это было, как я поняла, что-то вроде шифра: аккуратно измененная последовательность букв, которую я не могла расшифровать. Код, который мой отец не пытался перевести.

Я проверила несколько вариантов, чтобы понять, смогу ли я составить предложение – так отец учил поступать, когда под рукой не было словаря. Это был способ опереться на латынь, которую я так хорошо знала, – но ничего не получалось. Я отложила страницу и попыталась найти примечание или хотя бы пару слов от моего отца или Линграфа, чтобы определить, откуда взялись эти записи – из архива, из частной коллекции, откуда угодно. На одной из ксерокопий, сделанных Линграфом вопреки его обыкновению, обнаружился лишь край водяного знака – половина вытянутого орлиного крыла, острый кусочек клюва.

Не зная, из какого архива или библиотеки поступили эти записи, я мало что могла сделать. Конечно, я могла гадать о местонахождении первоисточника, могла попробовать уточнить тексты отцовских переводов – хотя они и так выглядели очень четкими, – но в мире были сотни префектур, архивов, библиотек и личных коллекций. Вариантов – с избытком.

Вокруг меня по полу были разбросаны бумаги – отголоски прошлого, которые звали меня обратно, и мне вдруг показалось, что их слишком много, что они устилают не только мой пол, но и всю мою жизнь. Мне нужно было покинуть эти четыре стены, как я покинула свою комнату в родном доме. Я поспешно схватила сумку и выскочила на улицу, направившись на юг и наконец-то обретя способность дышать.

* * *

У меня не было на уме никакой определенной цели, но вскоре стало понятно, что я иду в направлении Центрального парка, по обширным кварталам Верхнего Вест-Сайда, где довоенные кирпичные здания закрывали вид на реку и порой даже на солнце. С каждым кварталом район менялся – едва уловимо, но заметно, становясь все более зеленым, богатым, многолюдным. Мне хотелось выкинуть из головы все эти бумаги, погулять достаточно долго, чтобы я могла вернуться и выбросить их. Меня тревожило, что Линграф никогда не говорил со мной об этом аспекте своего исследования. Мы проводили целые дни в его кабинете, заваленном бумагами и рукописными лекциями, и он ни разу не намекнул, что Таро – это тема, которая может его заинтересовать. Если Патрик по прочтении письма Линграфа понадеялся, что я смогу поделиться с ним какими-то результатами исследований, то я, как ни печально, должна была его разочаровать. Если б не стремление моего отца копаться в выброшенных документах, я могла бы никогда не узнать, что Уитман-колледж протянул для меня ниточку к Клойстерсу.

Я остановилась выпить кофе возле богатого торгового ряда в нескольких кварталах от парка и несколько минут сидела на открытом воздухе, наблюдая за потоком людей, которые сновали туда-сюда, неся в руках корзины, полные фруктов, овощей и разнообразной бакалеи. Когда я спросила, откуда они идут, женщина, у которой я купила кофе, сказала:

– Сегодня здесь экологическая ярмарка.

Экологическая ярмарка – место, где я смогу купить букет цветов, чтобы сделать хоть что-то для улучшения обстановки в моей студии.

Со стаканчиком кофе в руках я побрела вдоль ряда прилавков, установленных на Семьдесят девятой улице, и с удивлением обнаружила изобилие товаров, лежавших в корзинах и на столиках. Здесь продавали мед и бальзамы для губ, фасоль, даже небольшой букет садовых лютиков, который я и купила, и пакетики лаванды, которые мне хотелось бы приобрести. В рассматривании прилавков было что-то такое, что мне было в равной степени по душе и неприятно. Было радостно находиться в обществе людей, разглядывать красивые вещи, но осознание того, что ты не можешь позволить себе ничего, кроме пучка стеблей, было тягостным, гнетущим.

Ближе к концу ряда люди толпились вокруг небольшого раскладного столика, над которым не было солнцезащитного тента, как над другими стойками. Он был практически голым, без экстравагантной выкладки, как у других продавцов. И тогда я услышала его раньше, чем увидела.

– Энн? – произнес Лео, обойдя стол спереди и взяв меня за запястье. – Что ты здесь делаешь?

– Просто гуляю.

Я была так взволнована его появлением, что даже не заметила, как Лео провел меня на свою сторону стола и указал мне на стул.

– Сядь сюда, – предложил он, принимая наличные у женщины, одетой в шикарное строгое платье. Она сунула то, что он ей передал, в кожаную сумку и ушла.

Я наблюдала, как