люстра с плафонами, чужие белые двери. Но это было не так уж важно. Он научился не обращать внимания на обстановку, в которой жил. Когда ему что-то не нравилось или у него что-нибудь болело, он представлял себе, что все это происходит не с ним, а с кем-то другим.

Зазвонил телефон.

– Линкеев, ну ты идешь, едешь? Ты вообще где? Тут все тебя…

– Да, я иду. Сейчас выхожу.

– Что?! Ты еще дома? Мы все собрались, ждем тебя одного. И Григорий Семенович здесь.

Он огляделся по сторонам. Неубранная постель, разбросанная одежда, холодный чайник. До выхода было далеко.

– Так начинайте без меня, зачем я вам нужен, Лиля?

– Ну просто…

– Я же ни в чем не занят. Просто приду немного позже. Посижу и все.

– Григорий Семенович очень хочет тебя видеть. Он говорит…

– Да я не знаю, что еще добавить. Я давно все сказал, что думаю. Надо просто понять, что все это как сон. В любой момент люди могут проснуться, и тогда все чудеса и ужасы сразу развеются. Или не развеются. У них все смешивается. Там, может, не сами события важны, сон и сказка, а то, как они это готовят. Как они живут между сном и явью, понимаешь? Вот он приходит домой вечером, слишком поздно, дети уже спят. Он не очень трезвый, то есть трезвый, конечно, но немного навеселе. Она начинает ревновать, ядовито над ним насмехаться, демонически хохочет, подсовывает ему какую-то свою подругу, будто красивую. А сама чуть не плачет. Он говорит: «Катя, мы целый день сидели, одни мужчины, мы играли, пойми!» – «Во что вы играли, во что?» – «Не во что, а на чем! Вадик осваивает колокольчики». – «Господи, колокольчики». – «Да, колокольчики, представь себе! Там же есть волшебные колокольчики, ты забыла? А ты чем весь день тут занималась? Я спросил, почему ты молчишь? Я спросил, что вы тут делали целый день?» – «Не ори, пожалуйста, детей разбудишь». – «Хочу орать и буду!» Он же нетрезвый, поэтому так себя ведет. «Мы репетировали». – «Что вы репетировали?» – «Ман унд вайб! Как будто не знаешь». Они еще немного ругаются и даже кричат, но она понемногу успокаивается и начинает легонько напевать: «Mann und Weib, und Weib und Mann…» Тут он к ней чуть-чуть придвигается и спрашивает уже деловито: «Это вот отсюда?..» Ну и они разбирают и репетируют седьмой дуэт и под конец начинают так голосить, что заспанные дети выскакивают из своей комнаты в ночных рубашках и удовлетворенно таращатся на родителей. Им нравится, они ведь тоже у них певцы. То есть дети просыпаются из сна в реальность, а попадают опять в какой-то сон, ты понимаешь?

– Да, Линкеев, понимаю, мне, знаешь, какое место у тебя нравится? Как три дамы перед премьерой стирают этого длинного дракона сразу в трех тазах и поют, а вокруг дети путаются под ногами, мельтешат и безобразничают:

Дети, дети, злые дети,

Мы вас просим не галдеть, и

Не шуметь, и не кривляться,

Не скакать, не кувыркаться!

Дети – жены, жены – дети,

Мы одни за все в ответе…

Ах, как жаль, что нету мужа,

Он сейчас куда как нужен!

Близок, близок грозный час,

Он врасплох застанет нас!

Застанет нас!

Это ведь они о премьере поют. Линкеев, миленький, приходи, а то она нас и правда врасплох застанет.

…Через полчаса Линкеев мимо лифта спустился по лестнице со своего пятого этажа и вышел из подъезда. Было довольно морозно, от солнца и белизны вокруг сами собой зажмурились глаза, но это его взбодрило. Он вдруг сообразил, что не помнит, повернул ли ключ в двери наверху. «Как всегда, – подумал он. – Молодой еще человек, а забывчив как старик. Ну и ладно, не буду подниматься, что там у меня грабить». И он по скрипучему снегу быстро зашагал к трамвайной остановке.

Житийное кино Александра Ярина

Олег Юрьев

Раннее христианство, когда оно создавало библиотеку своих историй, было своего рода обэриутством античного мира. Оно отказывалось не просто от язычества, а прежде всего от порядка отношений между людьми, от причинно-следственных связей этого мира. Оно искало логические и истолковательные системы, ни на какие другие не похожие, оно искало их вне обычных отношений и связей. Так поступает всякое историческое движение, претендующее на полное обновление мира, – не иначе поступало и раннесоветское общество, пытаясь отменить все «дореволюционное». Обэриуты были – нет, ни в коем случае не действующими участниками и даже не наблюдателями этого процесса! – но его воспроизводителями в художественной форме, в том числе и в целях личного философствования:

Стояла бочка с пивом, а рядом сидел философ и рассуждал: «Эта бочка наполнена пивом. Пиво бродит и крепнет. И я своим разумом брожу по надзвездным вершинам и крепну духом. Пиво есть напиток, текущий в пространстве, я же есть напиток, текущий во времени»

(из письма Д. И. Хармса).

Раннехристианские святые и угодники тоже были отчасти «естественными мыслителями», наподобие тех, кого коллекционировал Даниил Хармс, например:

Александр Башилов, портной-горбун, автор афоризма «Были бы мы проще – жили бы как рощи». По-видимому, Башилов и описанный Минцем «уличный философ» с бухгалтерской книгой, полной мудрых изречений, витийствовавший в конце 1920-х годов у кинотеатра «Пикадилли», – одно и то же лицо

(из биографии Хармса, написанной В. И. Шубинским).

Описание таких людей, находящихся вне порядка жизни, ничему определенно благому (или политически вредному/полезному) не учит, как мы видим и на примере Алексия, и на примере «естественных мыслителей». Оно только демонстрирует, что есть другие люди с другими закономерностями слов и поступков. Понимать эти закономерности с самого начала было необязательно, эта непонятность, отдельность так же привлекала раннехристианского человека, как она привлекает русского писателя Александра Ярина.

Ярин не понимает этих людей (о чем честно предупреждает), хотя, конечно, читал все, что нужно было на их счет прочесть.

Исследователи и простые читатели этого многослезного жития ломают голову, не в силах уяснить себе причин дикого и противоестественного поступка Алексия, принесшего столько горя близким и любящим его людям и поломавшего их жизнь. Я, разумеется, тоже не могу его понять, но надеюсь, что хотя бы отчасти приблизился к осознанию этого своего непонимания

(из вступительной заметки автора).

Именно поэтому он хочет слышать их голоса и хочет, чтобы и мы их