— Че козел? — нахмурился Лисовский.

— Ну, ты Мирашу бросил, а она моя любимая блогерша. Была. Так её жалко..

— Умерла? — спросил Федя. Он не догадывался, кто это. Наверное, упомянутый гибрид: «ангел сверху, сука снизу».

— Нет! Ты чего? Нет! Разъелась чуть-чуть… И видосики испортились. Ни шуток, ни советов. Сплошняком реклама и бу-бу-бу про плохих мужиков. Куло её довёл!

— Тэдди, почему твоя чика на меня наезжает? — возмутился Илюша.

Федор Михайлович развёл руками:

— Казуальная атрибуция. Личностная.

— Чего?!

— Информации у неё про тебя нет. Ты для неё медиа-картинка. Агрессивный самец. Вот она и приписывает тебе, что «ты довёл» Мурашку.

— Мирашу! — вскинулась Анфиса.

— И про Мирашу ты, кстати, тоже ничего не знаешь, — хмыкнул Фёдор.

— Она веселая. Творческая. Училась на режиссерку в Америке, волонтерила в Индии! Она не только про тональники рассказывает, она просвещает! У нее семь миллионов подписчиков! А у тебя — три тысячи!

Слишком, слишком большая доза переживаний и алкоголя для одного дня. Мухина с пролетарским задором тыкала в начальника указательным, не соображая — в чём, собственно, его обвиняет?

— Мираши не существует, — опрокинул Анфису Илья Адамович.

— Как?!

— Её биография — пиздеж. Ногти она делала. В Мытищах. И текила-герл работала по клубам. Мы ее раскручивали, пока она не начала сношать мозги мне и продюсеру. «Петь хочу, интервью брать хочу, в кино хочу, женись на мне…» — Куло припал к соску кальяна. Выпустил мощную струю. Выдвинул предложение:

— Давай, тебя надуем? Феминистка, филантропка… че будет актуально через год? Женский призыв в армейку? Или возвращение женственности?

— Ей нужен крутой ник.

— Сюзанна Фор. Люси Дау. — Куло передал доктору Тризны извивающуюся подобно кобре трубку.

— Не, это для порно. Или для эзотерички. Тут что-нибудь милое просится, народное. Фиса?

— О! Супер!

— Я звезда. — Анфиса рухнула на кислые от пыли диванные подушки.

Ей мерещился папа. Она мялась перед ним в красном блестящем декольтированном платье. Неудобном. Неуютном.

Папа грустно улыбался.

«Вот, дура».

«Полицейские интерпретируют поступки. Расследования строятся на версиях, а они опираются на опыт полицейских». — Утомлённый каннабисом разум Фёдора Михайловича продолжал кипеть. И обращаться к Евгению Петровичу в полусне тела. — «Мы должны мыслить шире!»

Евгений Петрович — Яло Пекка — гнал УАЗик по шоссе через Олин лес. Он мыслил широко, как никогда, не понимая уже, на котором из двух языков. Да оно и не имело значения. Мысль безгранична, безродна, свободна. Неизреченная. Истина, человеческий цветок. То единственное, что отличает нас от животных. То прекрасное, что мы извращаем, из чего делаем страшнейшее оружие. Или что выкидываем, набиваем головы мусором. Мусор легче.

– Älä mene metsään… (не ходи в лес, — финск.)

Яло Пекка пристроил УАЗик на обочине. Вышел. Закурил. Его прожжённая шкура не чувствовала ветра, мелкая морось с запахом болота не отвлекала его.

Он гляделся в лес.

***

Софушка захлопнула ноутбук. Она просмотрела целый сезон! Главная героиня выяснила, что она из семьи чертей. Тайных ангелов. И что её любимая — небинар. Половина третьего ночи! Почему Федя не берет трубку? Где он?

С Мухиной?!

Глава тринадцатая. Трансбегляйтунг, кофе и бруксизм

В «Студии здорового духа «Гиперборея» разродилась мышь. Ромиш не видел ее. Свет еще не включили. Мышкины деточки пищали в темноте. Как котята. Бабушка поручала Ромишу топить их. Слепых, мокрых. Ромиш давал им имена и по каждому читал молитву, чтобы они вознеслись на небесные луга. Бабушка, прознав, высекла его. За богохульство. Он справедливо негодовал тогда — почему? Ведь ученик Пророка Абу Хурайра звался «отцом котят». Отец Ромиша выпорол сына за непослушание. Но кошку свозил в город и стерилизовал. После чего бабушка сказала, что кошку ей они сломали. Правильная кошка рожает!

— Терпеть крыс не могу, — заявил сосед из-за стенки.

— А что ты терпеть можешь? — Ромиш устал от нытья пациента № 1. Про жену,

идиотов из команды в компьютерной игре, про Береньзень и Мадрид, и концовку фильма «Волк с Уолл-стрит»…

— Ее. — Влади вострепетал. — Она меня вылечила!

— Ты в психушке, — напомнил Ромиш.

— Мне плевать, что ты меня не любишь, Лис! Я тоже по женщинам. Я не встречал достойных просто. До нее! — Застеночный сосед опять говорил с кем-то из своей головы. — Она. Мягкая. Упругая. Горячая. И грязи в ней нет. Вроде, сосешь мамину сисю и… кончаешь. Снова, снова… Падаешь потом вообще без сил. Плачешь, тебе смешно, щекотно. Доползаешь до холодильника, мечешь колбасу, йогурт, пиццу, горошек из банки, колу. Кажется, что впервые в жизни ешь!

— Я анашу курю, — признался человек-гастарбайтер. — Было дело, сожрал букет, который девушке нес. Она не поняла.

И застеночный не понял. Шутки.

— Большинство девушек — продажные суки. Ищи женщину. Да потолще!

Зажглись лампы. Мышка скрылась. Пришаркала бахилами медсестра Маша Михайловна, сухонькая, с ласковыми старыми словечками и ледяными старыми руками.

— В полдень врач тебя примет, касатик, — обещала она Ромишу.

— Великий Гудвин, — фыркнул Владя. — Я ему не верю!

«Годный, значит, доктор», — заключил Ромиш.

***

— Семь килограмм за сто рублей! Бери картофан, не робей! — искажённый громкоговорителем голос фермера разлетался над улицей Забытого Восстания.

«Семь килограмм за сто рублей», — думал Волгин. — «Семь за сто. По четырнадцать за кэгэ. Дорого».

— Возьмём?

— Вить, нашу девать некуда!

Он и забыл.

Сын пропал. Все посерело. Все остановилось. Запахи стали вонью. Липа цветет, кашка; майка пропиталась дезодорантом и жасминово-конфетной туалетной водой жены, кто-то жарит блины, смердит подсолнечным маслом и раскаленным чугуном… Накатывает тошнота.

Дурно и от этих объявлений по телеку: «Синицина Серафима. Восемь лет. Ушла в школу и не вернулась. Ее видели около «Железнодорожника» в 20–15 02.04. Одета в куртку с нарисованными далматинцами и синие теплые наушники. Есть шрам от аппендицита».

И у Витьки шрам. Он удочку забрасывал, спину крючком зацепил. Кровищи было! Слез! Семь швов!

Господи, теперь ментам особые приметы перечислять? По которым…

— Виктор, поди. Я не знаю, картошки возьми, покури! — Эля заплетала косичку-колосок Лиле, младшенькой.

В десять у Лили кружок танцев. Пальцы матери дрожали, щеки впали, но для дочери она тянула бодрую улыбку. Волгин так не мог. Он выполз во двор. Несушки бегали от Пети, Трезор стряхивал утренних мух. Фермер орал про картошку.

На сене в сарае развалился блудный сын.

— Ну, сучок!

Вилы прошли в паре сантиметров от уха Витьки. Еле новую особую примету не сотворили. Малец вскочил.

— Бать…

— Ты где шлялся ночью?!

— Концерт! Куло! Я говорил!

Слесарь и школьник устроили потешные догонялки в пределах участка.

— Ну, сучок! — Эля поймала сына за серебряную цепочку от крестика.

— Меня подвезли, — просипел Волгин-младший.

— Кто? Откуда?

Парень