«Бруксизм», по определению, зубовный скрежет, проявление эмоциональной нестабильности. Едва сдерживаемой ярости, — возразил бы Финк. Его челюсти сводило, когда он хотел и не мог вмешаться. Например, в прошлое.

— Курбонов упал. — Ромиш истерически пискнул. — Плашмя. Хуй топорщился.

Федор Михайлович обвел в блокноте загадочное СЭ (спонтанная эрекция).

— Он упал, — сообщила следователю Людмила Авессаломовна. — Мертвый. Его причиндал торчал. Я бегом к Мохнатому, оделась. Успела шашлыка покушать.

— Он просто упал? — одновременно спросили майор и психотерапевт двух разных людей в двух разных местах.

— Да.

— Рухнул сосной. Сердце прихватило. Если у него сердце вообще, ну… — Женщина-гора придвинулась к Финку. — Ты, Евгешь, давно без ласки?

«Купается она в духах, что ли?» — Полицейский вышел из вагончика. Ботинок заплетался за ботинок. Плюс двадцать семь. Болото распарило. Тухло-яичная вонь присоединилась к каждой молекуле кислорода. Толстый смартфон икнул сигналом.

«ПЦН ПРПАЛ! УКРАЛИ! МАЙОР, СОС!»

«И нахрена я Волгину номер дал?» — озадачился Евгений Петрович.

Он вчера растолковывал уже слесарю, что вернётся его сын. Четырнадцать лет парню! Четырнадцать! Коли хуйни не творит — тогда, да, беда.

***

Витин велик мчался вдоль опушки. По корягам и камням. Лавируя между кротовыми ямами. Мальчик вставал в седле и обозревал луга, отсюда, с возвышенности, напоминавшие одеяло, сшитое из желтых и зеленых лоскутков. Небо над Витей хмурило седые брови туч, из-под которых грозно и весело посверкивало янтарное око балтийского солнца. Кра-со-тень.

Он свернул на лесную, Олину дорогу. К ферме Unohdettu talo.

Глава четырнадцатая. Эскапизм

Вермут «Мартини» в дьюти фри, в столичном магазине и в универсаме береньзеньском — три разных напитка. Первый произведен под ласковым солнцем Турина руками беженца из Кот-Дивуара. Второй сделан где-то между Польшей и Химками, по какому-то сертификату, заверенному кем-то с неразборчивой подписью. А третий… не стал бы пить даже беженец из Кот-Дивуара под угрозой депортации в Кот-Дивуар.

Французского во франшизе сетевой кофейни в Береньзени присутствовало столько же, сколько в Кот-Дивуаре — звучание одно, нае… одно. Дочка Озимой купила располагающую вывеску, устроив под ней все по-свойски. Плохо, дорого и с синдромом обидчивости. Софушка привыкла к иному сервису. Она помыслить не могла, что администратор, он же бариста, он же уникальный для Береньзени хипстер, он же любовник дочки Озимой Евангелины Лосевой, из-за жалобы на невкусный кофе вызовет охрану Селижарова.

Революционерок, Кнепер и Мухину, заключили в каземат. Комнату без окон, обшитую пластиковыми панелями, залитую невыносимым светом. Вежливо хамящий мужик габаритов Гаргантюа (190 см на 150 кг) сунул Анфисе бутылку воды и ушел, скрежетнув щеколдой по ту сторону двери. Мобильники превратились в бесполезные коробочки: сигнал отсутствовал. Софушка поняла, что задыхается.

— У меня ПэА. 11 Господи…

Сердце стучало в горле. Она зажмурилась, стараясь вспомнить ласковый, снисходительный баритон Федора.

«Психосоматика, Соф. Тебе некомфортно, и твое тело реагирует. Надпочечники активно вырабатывают адреналин. Повышается артериальное давление. Организм уверен, что с ним что-то не так. Глубокий вдох… Задержи дыхание… И ме-е-е-е-едленный вы-ы-ы-ы-ыдох. Думай о хорошем. О татушке на жопе Марата».

Набитая шрифтом в стиле окон роста надпись гласила: «Мир. Труд. Нах». Стоит ли говорить, что «Скорый» её проспорил?

— ПэА че-то типа ИПэ? — поинтересовалась Анфиса.

— Типа. У ИПэ сплошные ПэА, — признала Софушка.

***

Федор Михайлович, не дождавшись кофе, сварил его сам из оставшихся крупиц колумбийских зерен, привезенных им из лучшего города de Rusia. Угостил Ромиша, который, что удивительно, оценил аромат и питкость.

— Спасибо, доктор. Я тебя в следующий раз чаем напою. У меня такой чай, что алкоголя не надо! Жалко, мало его, заканчивается. Здесь не чай, а труха из боғи… из сада, где живет шайтан.

Психотерапевт обмер, смакуя таджикскую метафору в филологическом экстазе. Вроде, ничего особенного, однако после Куло, как после тюрьмы, начинаешь ценить простые вещи.

«Труха из боғи, где живет шайтан». Будто Ницшенька смолвил.

Федя переслал фразу Беталу в чате и отпустил Ромиша назад на галеры. Деньги человек зарабатывает, трудные и маленькие, нельзя ему мешать.

Услуги врачевателя незримых мук в «Студии здорового духа» спонсировались Селижорой, причем, весьма щедро. Сынуля мецената спал младенческим сном (благодаря качественному швейцарскому седативному средству). Химера совести искусала мистера Тризны, и он уж собрался посетить поликлинику, выслушать, для разнообразия, бесплатных бабок, отдать долг государству. Но государство в лице майора Финка истребовало от Федора другого.

— Поехали искать сына Волгина.

— Поехали!

Когда выпадает шанс бежать от рутины, грех не воспользоваться. Эскапизм, безусловно, чистейший. В «бобике», по дорогам Береньзени, под аккомпанемент прерываемого колдоебинами хеви-металла из динамиков и мат господина полиционера.

Here I am the invisible man — Я человек-невидимка,

A lost fallen angel helping mankind where I can — Потерянный падший ангел, помогающий человечеству, где могу. 12

Эскапизм свойственен мужчинам. В некоей степени, эскапизм — двигатель прогресса. Мужчины прячутся в путешествиях, изобретениях, в войне. Лишь бы отгородиться от вопросов женщин. В том числе двух мерзких баб — жизни и судьбы.

Пока тряслись, обсудили, что убитые гастарбайтеры и Плесов, похоже, «страдали» от повышенного полового влечения.

— Вставало при виде бегущей козы, — дал фольклорное описание сатириазиса Финк. — У меня лет в пятнадцать.

— В пубертатный период это вообще норма.

— Ага. Жизненный урок: по молодости хочется, аж зубы чешутся, но фигушки. — Евгений Петрович закурил. — А в сорокет дают — не берёшь.

— Майор, слушай… Насчет любителей детишек хотел спросить.

«Уазик» резко затормозил. Теодор едва через лобовое не катапультировался.

— Майор, ты чего?!

— Я гордился, что в Береньзени их нет, — хрипло сказал полицейский. — Да, у нас не в каждом доме вода, сортиры «очковые», школа до девятого класса, садик оптимизировали. Но люди тут без такого изъеба, чтоб детей… Я думал.

— Что изменилось?

— Людка. Людмила Туник поделилась историйкой. Я понял, Федь, сопоставил с тем, что Толян Селижорин говорил. Есть в Береньзени насильники. Педофилы есть. Их кто-то убивает — годами!

— Русалка?

— Народный мститель? Я, видишь, и не в курсах. Моя агентурная сеть — тоже. Пенсионеры, — пояснил Финк. — Они нам наушничают о соседях.

Федя расстрелял его упрёком из табельного указательного.

— Да, да. Заветами гэбни и охранки. Как мне иначе пресекать домашние побои? Я Короткого пошлю — он «боксёру» в печень пробьёт. На месяц привьёт.

Либерал не знал, что возразить. Конкретизировал:

— Народный мститель расправляется с педофилами у тебя за спиной?

— Походу.

— И маскирует казни под суициды?

— И сердечные приступы, — кивнул «майор Том». — Инфарктов в Береньзени до Евгении Марковны.

— А надо… — Теодор нахмурился. — Ему мешать?

— Kyrpä tietää. — Евгений Петрович завёл мотор. — Kyrpä. Tietää.

Они повернули на