пялился на маму сверху-вниз, как снизу-вверх.

— Тётка. С облцентра.

— Что ты в облцентре потерял?

— Да я…

— Что за тетка? — подключился ВВ. Он успел лакнуть из нычки под садовой раковиной. Эльвира унюхала, но смолчала.

— Синикка. Она машины прокачивает. Ее «запор» сто пятьдесят кэмэ держит на дороге!

Волгины переглянулись. Витя часто врал. Не выгоды ради, из любви к искусству. Эля не слыхала о Синикке — имечко! — нарисуйся здесь такая, ей бы насплетничали. Виктор Васильевич отказывался верить: баба в тачках шарит?!

— Телефон! — потребовала Эльвира Аминовна.

«Калькулятор» перекочевал в карман фартука матери.

— Комендантский час — восемь вечера.

— Андестудень.

— Пиздуй к себе!

— Не матюгайся при ребенке! — одёрнула Волгина жена.

— Козленке!

— У козла других не получается!

Витя слинял в свою комнату. Он радовался, что не пригласил родителей к Синикке, пусть она и просила быть всей семьей. Синикка потрясла его. Она не стеснялась. Не учила. Не унижала. Пока запорожец несся через Олин лес, она делилась:

— В твоём возрасте я часами торчала в подъезде вокалиста команды одной. Как бездомный щенок-маньяк. Ублюдское создание в алых прыщах и косухе брата. Я мечтала, что вокалист этот разглядит во мне что-то. Что-то… Обернется и разглядит. И я сразу стану кем-то. Может, не его женой. Журналисткой. Адвокатом. Спасительницей капибар, бобро-свиней, их едят в Перу. Он обернется, и стартует мое кино. Про меня. И он однажды… обернулся!

— И чего?

— Позвал меня зайти.

— Пиздеж!

— Неа. Он позвал. Я по робости сбежала во двор, рыдала. А потом другая дура хвалилась, что ночью была у него.

— И?

— Прочищала сортир, забитый гандонами.

Витяй рассмеялся.

— Сорок километров на велике! Я херачил сорок километров! Даже не из-за тянки! Из-за мужика! Хотя по жизни я спортсмен только насчет поспать и пельмешей навернуть с батей наперегонки!

Синикка ухмыльнулась.

— В бардачке салфетки. Протрись. Чумазый, черт! И пошарь, найди шоколадку.

Волгин-младший вытащил из бардачка фляжку.

— Можно?

— Глоток.

«Первач», настоянный на травах, обжёг, согрел.

— Ваше… твое кино стартовало?

— Ну-у, — протянула водительница. — Да. Не блокбастер про Индиану Джонса, так, сербская документалка.

Синикка рассказала про ранчо «Unohdettu talo», «Забытый дом» — Дом Забытых. Где привечают умирающих и ненужных. Стариков, инвалидов, изгоев. Где по саду среди сутулых фруктовых деревьев хромают цирковые пудели-пенсионеры, катает себя на колясочке дрессированный безногий медведь, прогуливаются орлы и вОроны с подрезанными крыльями. Где ждут волонтеров, помощников, и его, Витю, ждут.

Чего терпеть до завтра?

***

Федор Михайлович, Анфиса и Куло очухались на диване. В одежде. Измученные «отдыхом». Коньяк иссяк. Они давились кофе, передавая по кругу анестезирующий косяк.

— Ребзя. — Лисовский зевнул. — Спасибо за тусу. Добавляйтесь. Владе — салют!

Через пять минут такси увозило Тризны и Мухину в Береньзень. Девушка вслух репетировала. Главное она уже решила: фон блога — фиолетовый. В приветствии пока сомневалась: «С вами Фиса!» или «Хай, с вами Фиса!»? «Бонжур, любимые зрители! Меня зовут Фиса» или…

Водила сделал радио погромче.

— Разорву по шву…

И увидишь ты.

На груди моей,

Купола, кресты!

***

Софушка провела незабываемую ночь. Курсе на втором она писала работу «Гостиницы-монстры в массовой культуре США». Мотель Бэйтс («Психо»), Грейт Нотерн («Твин Пикс»), Оверлук («Сияние») …

Какими убогими оказались эти пугалки! Отель «Жемчужина», Орджоникидзе, 23! Тут и саспенс тебе — потусторонние звуки-стуки из коридора. Загадочный, стеклянный взгляд портье. И отвратительное: простыни цвета слоновой кости с разводами; забитый жесткими черными волосами слив в ванной. И саундтрек: вой под окнами. Нечеловеческий, упырский… тоненький, сиротливый. Воображение молодой дизайнерки сконструировало образ твари. Ни когтей-ятаганов, ни плаща-альмавивы. Дистрофик с прозрачной, отслаивающейся кожей и ржавыми гвоздями зубов, торчащими из белесых десен. Наркоманское вендиго, свирепое и трагическое. Его проклятье — дезоморфин.

По городу бродила,

Большая крокодила.

Она, она…

Голодная была.

С первыми лучами солнца юная дева устремилась к французской сетевой кофейне. Вдруг там прячутся люди? Адекватные, цивилизованные. Вдруг там эспрессо варят не из козьих шариков?

***

— Каша в голове. — Ромиш честно пытался воскресить в памяти позавчерашний вечер. Вечер смерти Курбонова.

Психотерапевт ему понравился. Вернее, понравилось отношение с его стороны. Извинился за неудобства, отметил, что Ромиш — ценный свидетель.

— Вы не против гипноза? — спросил доктор.

Строитель хихикнул.

— Я серьезно. Трансбегляйтунг, сопровождающая гипнотерапия — не фокус. Я постараюсь ввести вас в транс.

«А я постараюсь не заржать», — дал мысленное обещание пациент. Сейчас начнется: твои веки тяжелеют, ты погружаешься в сон…

— Закройте глаза.

Закрыл.

— Вагончик. Темно. Вы лежите на вашем обычном месте. Чем пахнет?

Ромиш нахмурился.

— Потом. Одеколоном… не, шампунем. Анзур мылся. Под холодной, горячая у нас ограниченно, при Люде. Анзур на чистоте двинутый, сказал, не будет Люду ждать.

— Где полка Анзура?

— Нижняя, справа от моей.

— Чья слева, чья напротив?

— Имен не знаю. Парни нормальные, не стучат, что я в телефон залипаю.

— Сосредоточьтесь. Вы смотрите на экран телефона. Но вы ведь прислушиваетесь? На автомате?

— Тишина. — Ромиш вздрогнул. — Говорят — мертвая. Ни храпнет никто, ни пернет. Курбонов смирный. Я не слышу, как он матрас…туда-сюда.

— Что вы делаете? Вы напряжены?

— Пиздец! Стрёма. Толкаю Анзура, он мычит… Он пьяный совсем. И другие… Мне хуево. Кружится все.

— Выходите из вагончика?

— Да! Дышать нечем! — Ромиш закашлялся. — Как при «короне»! Я болел.

— Успокойтесь. У вас нервная реакция. Вы в порядке. Что снаружи? Непривычное что-то?

— Сральник. Луна. Папоротники. — Пауза. — Аллах! — Ромиш взглянул прямо на Федора Михайловича. — Доктор… Трансблядинг ваш! Я не хочу это помнить! Не хочу!

***

Кофе за триста восемьдесят рублей. Кофе. За триста восемьдесят рублей. Кофе. За. Триста восемьдесят. Рублей.

Анфиса не понимала тех, кто покупает кофе за триста восемьдесят рублей. Несет его с гонором царей-королей. Чтобы прохожие видели, что у него за кофе. Что у него за лайф: насыщенная, мобильная. На бегу, на бегу. Звонки, чаты, проекты, акции.

Анфисина одноклассница Глаша, столовская повариха, раз в неделю баловалась кофе за триста восемьдесят рублей, и просто гуляла с ним. Спешила мимо неудачников по несуществующим делам, цокая каблуками и вихляя бедрами. Поселковые не мешали Глаше играть. Дразнить повариху опасно для желудка.

Глаша повесилась.

Анфиса раньше не забредала в единственную в Береньзени сетевую кофейню (французскую!). На триста восемьдесят рублей можно мяса купить, куры или колбаски краковской! Однако Федор Михайлович требовал «человеческого кофе». Не растворимого, крепкого, из арабики.

— Два двойных экспресса, без сахара, — заказала девушка.

— Два двойных ЭСПРЕССО, — прокричал снулый сноб-кассир бородатому секси-бариста.

— Три! Тут вкусненько? — улыбнулась Анфисе синеволосая «Мальвина», следующая в очереди.

— Ну… Буратинам нравится.

— Богатеньким? Не любите их?

Софушка подразумевала: «Не любите нас». Когда ей