повозке, груженной патронами. «Рано, братец, начал, — сказали ему солдаты. — Отправляйся подобру-поздорову домой, мать небось плачет». И Вилис вернулся. Он часто наведывался в казармы, все ждал своих новых друзей. И однажды полк пришел. Это было вскоре после рождественских боев, самых кровопролитных на Рижском фронте. Вилис ходил по казарме и видел: вот пустая койка, и здесь пустая, и третья от них пустая, и четвертая, и нет больше людей, которые смешили его когда-то, они остались там, в снегу, они никогда не вернутся в Ринужи.

Вскоре германские войска подошли к самой Риге, и семья грузчика Лациса снова бежала из Латвии, снова в Сибирь, под Барнаул. Жизнь гнала переселенцев дальше и дальше. Едва лишь устроились они на новых местах, как нахлынули колчаковцы, началось гонение на латышей — их считали красными, большевиками. Семья погрузила свои пожитки на телегу — и снова в путь, к Алтайским горам, в лес, под город Кузнецк. Вместе с отцом Вилис рубил деревья, ставил избу. Отец выложил хорошую печь, ведь он был когда-то каменщиком. Вместе с отцом Вилис батрачил у кулаков, а в длинные зимние вечера от скуки принялся за старое — сидел в углу, писал, что придет в голову, зачеркивал написанное и снова писал.

Жутко стало в латышском поселке в те дни, когда белогвардейские полчища начали откатываться в глубь Сибири. Ходили слухи, что Колчак приказал снести с лица земли притаежные села. Но тут подоспел роговский партизанский отряд, все вздохнули спокойно, от колчаковцев следа не осталось. Красная Армия шла на восток, и Вилис все дни проводил на улице.

Советской власти потребовалось много грамотных людей. Вилис стал секретарем исполкома, работал поочередно в трех селах, по ночам же продолжал писать, сочинил однажды фельетонный диалог и сам же с приятелем исполнил его в избе, где собрался в тот вечер весь поселок. «Браво!» — кричали из дальних углов, а потом к Вилису подошел незнакомый человек и спросил:

— Откуда, паренек, этот манускрипт? Кто его написал?

Вилис покраснел как рак и сознался во всем, стыдясь, что занимается недостойными серьезного мужчины глупостями. Тот человек, оказалось, приехал из Москвы, он посещал все латышские села. Вилису он сказал, что «манускрипт» заберет с собой, а Вилис пусть пишет и впредь. Кто поверит: пьеска Вилиса была напечатана в настоящем журнале. Так и было написано — автор Вилис Лацис. Подумайте!

Вилис много читал. Ему нравились книги Лондона, Гамсуна, Толстого, Горького. Он говорил, что, читая такие рассказы, как «Мальва», «Челкаш», пьянеешь от удовольствия, и радости, и гордости за человека, создавшего такое. Однако хороших книг было немного, а все кому не лень писали всякую чушь. И Вилиса это так злило, что он даже написал статью — не больше, не меньше, как о дилетантизме в литературе! Вот какой это был дерзкий парень, Вилис!

Летом 1921 года началась реэвакуация. Семья Вилиса возвращалась в Латвию, он же не знал, что ему делать. Втайне мечтал быть моряком, капитаном, но где же в Сибири море и как он останется один, без семьи? И он поехал со всеми в Латвию. Там он поступит в мореходное училище, станет моряком и писателем.

Так он мечтал. Но в Латвии пришлось распрощаться во всеми надеждами. Учиться было не на что: денег в семье не хватало. Вилис стал грузчиком. Восемь лет с короткими перерывами носил он на спине мешки из вагонов в портовые склады, три года рыбачил, засучив брюки, стоял в воде с неводом, а добычу артели делили так: половину — рыбакам, половину — хозяину невода.

Однажды мечта Вилиса все же исполнилась — он попал на море, но только не капитаном, а кочегаром. Приняли его в команду грузового парохода «Кангарс», перевозившего лес, уголь, зерно, все, что угодно, лишь бы было выгодно. Это был не лайнер, далеко не лайнер, то был пароход-бродяга, скитавшийся где попало, зато Вилис побывал в разных странах — и во Франции, и в Англии, посмотрел, как там люди живут.

Порою он возвращался к литературным трудам. Послал стихи в одну из рижских редакций. Молчание. Разорвал рукопись. Послал рассказ в другую редакцию. Никакого ответа. Решив, что все разговоры о его таланте — сплошное недоразумение, Лацис замолчал надолго.

В 1925 году его призвали на военную службу, на флот, но через три месяца этого кочегара и грузчика сочли человеком сомнительных взглядов и отправили в 9‑й пехотный полк, в Латгалию, под надзор. При осмотре вещей у него обнаружили подозрительного содержания письма и стали гонять из роты в роту: офицеры не хотели брать на себя ответственность за такого «молодчика».

Вилис Лацис попал наконец в роту «грешников», своего рода штрафную, куда из всех частей присылали неугодных властям солдат. И здесь-то рядовой Лацис нашел настоящих товарищей: иные побывали под Перекопом, иные защищали Петроград от Юденича — молодецкий народ! Поднадзорных солдат не отпускали ни в город, ни в кино, ни в отпуск к родным. Собачья жизнь была в этой роте, пока Вилис не взял первого места в стрелковых соревнованиях. Тогда его произвели в младшие командиры. Однако при первой возможности он оставил военную службу, снова стал грузчиком, кочегаром, а зимой, когда порт замерзает, работал в лесу дровосеком.

Потом Лацис женился, и к избе своего тестя, рыбака из Ринужи, пристроил клетушку — собственное жилье.

Днем он работал в порту, а ночью писал в полной тайне от всех, кроме жены.

Интерес к литературным занятиям вернулся к нему в связи с появлением в Латвии группы бойких молодых людей, декларировавших рождение нового искусства. На всех перекрестках эти молодые люди кричали о жизненной правде, таящейся в их книгах и сборниках. В городе Елгаве представители новой литературной школы устроили даже шествие с барабанным боем. Лацис все доискивался: чем же оправдывается весь этот шум? Удивительное дело: молодые люди пропагандировали возрождение реализма, а в стихах воспевали африканские джунгли, писали о попугаях и обезьянах — какое, собственно, отношение имеют африканские птицы к Латвии и ее народу?

Вилиса раздражало это манерное вранье, литература, рядившаяся в павлиньи перья.

Как-то в рождественские праздники выдалось два свободных дня; он написал рассказ «Женщина», навеянный воспоминаниями о жизни в Сибири. Этот рассказ Вилис Лацис послал самому строгому и беспощадному из редакторов — латвийскому писателю Андрею Упиту. В конверт вложил дерзкое письмо — нарочно, чтобы разозлить редактора и получить откровенную оценку