Евгению Николаевичу вовсе не хотелось, чтобы начальникохраны вертелся рядом, когда они будут общаться с Мери Григ. Он сам пока толкомне понимал, почему.

— Мне тут надо кое-чем заняться, и вообще, не время сейчас.

— Если ты собираешься слушать, о чем мы будем беседовать самериканкой, я тебя сразу предупреждаю: нет! — Рязанцев постарался сказать этокак можно жестче. Все-таки он здесь был главным, а не Егорыч.

— Я останусь, — отчеканил Егорыч, пристально глядя в глазапартийному лидеру, — пока еще я несу ответственность за вашу безопасность, апотому останусь.

— Очень интересно. — Рязанцев туже затянул пояс легкогохалата и уселся на диван. — Какое отношение имеет моя безопасность к приездуМери Григ?

— Самое прямое.

Егорыч стоял над ним, широко расставив ноги.

— Ты с ума сошел? — вкрадчиво спросил Рязанцев и взглянул нанего снизу вверх.

— Я в своем уме. — Егорыч нагло, упорно смотрел в ГлазаЕвгению Николаевичу. — Вы бы лучше побеспокоились о собственном здоровье.

— Что?!

— Что слышали.

— Так. — Рязанцев резко закинул ногу на ногу, оголивбугристое волосатое колено, и попытался придать своему лицу максимальноспокойное и снисходительное выражение. — На тебя, Егорыч, жара действует оченьплохо. Ты несешь какую-то ересь. Успокойся и попробуй сформулироватьмаксимально четко, что ты имеешь мне сообщить.

Едва заметная усмешка змейкой проскользнула по тонкимкрасным губам Егорыча. Он продолжал пялиться в глаза Рязанцеву. Взгляд сверхувниз был неприятен. Евгений Николаевич почувствовал себя диссидентом застойныхвремен на допросе в пятом отделе КГБ.

— Я имею вам сообщить, — саркастически передразнил егоЕгорыч, — что Мери Григ не только профессиональный психолог. Она еще и офицерЦРУ. Их там обучают таким гадостям, которые вам даже в кошмарных снах непривидятся. Она будет с вами мило беседовать, и со стороны никто ничего незаметит. Да и вы сами вряд ли почувствуете. Она вас обработает так, что выпревратитесь в марионетку, в зомби.

— Зачем? — быстро, деловито спросил Рязанцев прежде, чем донего дошла суть услышанного.

— Затем, что, если вы возглавите объединенную оппозицию, выдолжны будете полностью, безоговорочно подчиняться их воле. А если вы окажетесьза бортом, то в дальнейшем можете стать для них опасным свидетелем. Вдруг васкто-то перекупит или припугнет, и вы расскажете, что столько лет работали наних? Сейчас такой момент, что им надо усилить контроль над вами, как вы непонимаете?

Егорыч говорил быстро, хрипло, с придыханием. ЕвгениюНиколаевич стало одновременно и страшно, и смешно. Бывший полковник оказалсяотвратительным актером. Речь его звучала фальшиво, пафос отдавал мыльнымдушком. Егорыч прекрасно знал, какую порет чушь, но не испытывал ни малейшейнеловкости.

— Ты считаешь меня идиотом? Ты врешь, как наглядная агитациябрежневских времен. И не краснеешь. К чему бы это? Ладно, я устал от тебя. Еслине можешь толком объяснить, чего надо, уматывай. Все, свободен.

— Я не вру, — невозмутимо возразил Егорыч, — возможно, япреувеличиваю, не совсем точно формулирую. Американка явилась сюда по вашудушу. Она будет вас обрабатывать. Вы устали. Но не от меня, а от себя самого.Вы сейчас в таком состоянии, что из вас можно веревки вить. — Чем ты изанимаешься, — вздохнул Рязанцев, — у тебя какая-то своя игра, свои интересы. МериГриг тебе мешает. Либо ты выкладываешь мне все по-честному, либо пошел вон!

Это было произнесено вяло и неубедительно. Кураж,вспыхнувший на минуту, тихо угас. Рязанцеву опять стало скучно, челюсти свелозевотой. Человек, который хамит не по природной склонности, а от бессилия,выглядит жалким. Евгений Николаевич был устроен достаточно тонко, чтобычувствовать такие вещи, и озноб неловкости, который изводил его в последнеевремя, продрал как-то особенно мощно. Начальник охраны продолжал возвышаться надним бело-голубой глыбой и нагло, неотрывно сверлил его взглядом. Рязанцевпонимал, что, если сейчас плюнуть, позволить ему остаться, в дальнейшем онвсегда будет диктовать ему свою волю. Надо заставить его убраться отсюда, вочто бы то ни стало, хотя лень, и скучно.

— Ну что застыл? — спросил он, не сдерживая зевок. — Тыможешь идти, Егорыч. Свободен.

Бывший полковник больше не произнес ни слова, развернулся,направился к двери, хлопнул ею так, что зазвенело стекло. Самое неприятное, чтоон так и не ответил, уедет ли, останется ли, и что вообще собирается делатьдальше. …

* * *

— Меня здесь скоро замочат, — с тоской произнес рецидивистБулька и колупнул грязным ногтем краску на столе. — Я не убивал этого вашегописателя. А меня здесь точно замочат.

— Кто и почему? — спросила Зинаида Ивановна, вглядываясь вмутные несчастные глаза подозреваемого.

— В камеру психа посадили. Он на меня смотрит. Его посадилиспециально. Он меня замочит, но сделает так, будто я сам. Понимаете?

— Не совсем, — честно призналась Лиховцева.

Булька обшарил глазами маленькую комнату для допросов,поднял голову, оглянулся и уперся взглядом в Арсеньева, который стоял у него заспиной.

— Пусть она выйдет, — прошептал он, мучительно морщась, — яне могу при ней. Пусть выйдет.

Такое повторялось почти на каждом допросе. Булька не могговорить при следователе Лиховцевой. Она, по его словам, была ужасно похожа наврачиху из диспансера, где он однажды проходил лечение от наркотическойзависимости, и вызывала целую бурю тяжких воспоминаний. В тюрьме ему пришлосьпережить несколько мучительных «ломок», он чуть не погиб. В итоге почтивылечился от наркомании, правда, сам пока не мог поверить в это.

Поскольку Булька оставался практически единственнымисточником информации по делу об убийстве писателя Драконова, приходилосьсчитаться с его желаниями.

Всякий раз, когда он просил Зюзю выйти, он сообщал Арсеньевукакую-нибудь новую мелкую подробность. Иногда казалось, что он вот-вотпризнается если не в убийстве, то в чем-то еще, что существенно продвинетрасследование. Он явно знал больше, чем говорил, однако кто-то контролировалего, держал на коротком поводке. Вполне возможно, с ним даже была заключенасделка. Ему обещали покровительство и комфортное пребывание на зоне, если онвозьмет на себя убийство, которого не совершал.

Впрочем, мог работать другой механизм. Куняев действительноограбил и убил писателя Драконова, но не один. У него были сообщники. И все этовремя через тюремную почту шел торг. Они пытались заставить его молчать и братьвсе на себя одного. Он выдвигал какие-то свои требования. В принципе, это моглопродолжаться бесконечно.