и кузнец оба подписались. Вот кузнец и надписал над дверями кузницы большими буквами: «Кузнец из кузнецов». Петр пришел, увидел вывеску и зашел к кузнецу.

— Кто ты? — спрашивает у кузнеца.

— Прочти над дверями! — говорит кузнец. — Да может быть, ты неграмотен? Так подожди кого-нибудь, кто тебе прочтет.

Петр не успел еще ответить, как подъехал человек на лошади и велел кузнецу подковать ее.

— А не могу ли я подковать? — говорит Петр.

— Попробуй! — говорит кузнец. — Уж так не испортишь, чтобы я поправить не мог.

Петр взял, отнял у лошади одну ногу, положил копытом в горн, раскалил подкову докрасна, потом забил гвозди и опять приставил ногу к лошади. Покончив с одной ногой, Петр взял другую переднюю и с нею то же сделал; потом взялся за задние ноги, сначала за правую, потом за левую, положил их в горн, раскалил подковы добела, забил гвозди и приставил ноги к месту. Кузнец стоял и смотрел.

— Ты таки недурной кузнец, — говорит Петру.

— Ты думаешь? — говорит Петр.

Немного погодя пришла мать кузнеца звать его обедать. Старая она была, сгорбленная, вся в морщинах, еле ноги таскала.

— Смотри и примечай! — говорит Петр кузнецу. Взял старуху, сунул ее в горн и выковал из нее молодую красавицу.

— Да, я уж сказал, что ты недурной мастер! — говорит кузнец. — Над дверями у меня написано: «Кузнец из кузнецов», но я от души скажу: «Век живи, век учись»! — С этими словами он пошел домой обедать.

Вернулся он назад в кузницу, и приехал туда на лошади человек; говорит, надо подковать лошадь.

— Это мы живо! — говорит кузнец. — Я как раз выучился по-новому подковывать. Отличный способ на спешку.

И давай пилить и ломать у лошади ноги; все пооторвал.

— А то возись тут еще с ними по одной-то; была охота! — говорит.

Положил он ноги в горн, как видел, Петр делал, подложил углей и заставил мальчишек поддувать. Но, как и следовало ожидать, ноги сгорели, и кузнецу пришлось заплатить за лошадь. Не очень-то это было ему по вкусу, но тут как раз мимо проходила старуха, он и думает: «Одно не удалось, другое удастся!» Схватил старуху и всадил ее в горн. Та вопить, просить пощады; кузнец и ухом не ведет.

— Ты от старости из ума выжила, своего добра не понимаешь! Ты в минуту молодой станешь, а я с тебя и гроша не возьму за ковку!

И со старухой не лучше вышло, чем с лошадиными ногами.

— Худо ты сделал! — говорит Петр кузнецу.

— Ну, кому она была нужна! — говорит кузнец. — А только черту срам, — вот как он держит слова, что на дверях написаны!

— А если бы я пообещал исполнить три твоих желания, — говорит Петр, — чего бы ты пожелал?

— А ты попробуй — вот и узнаешь! — говорит кузнец.

Петр обещал, кузнец и говорит:

— Во-первых, пусть тот, кого я попрошу влезть вон на то грушевое дерево во дворе, там и останется, пока я не велю ему слезть. Во-вторых, пусть тот, кого я посажу вон на то кресло в кузнице, так и останется сидеть, пока я не велю ему встать. В-третьих, пусть тот, кого я попрошу влезть в мой кошелек из стальной проволоки, что у меня в кармане, там и останется, пока я не выпущу его.

— Дурной ты человек! — говорит Петр. — Тебе бы прежде всего пожелать милосердия Господня к тебе, грешнику.

— Ну, так высоко я не залетаю! — говорит кузнец. Тут Петр простился с ним и пошел дальше.

Время все шло, и вот наступил срок — черт явился за кузнецом, как было сказано в договоре.

— Ты готов? — спрашивает черт, сунув нос в щелочку дверей.

— Только вот покрою гвоздь шляпочкой! — говорит кузнец. — А ты пока полезай на грушевое дерево, сорви себе грушу полакомиться. Проголодался, небось, с дороги.

Черт поблагодарил и взлез на дерево.

— Да, как пораздумаю, — говорит кузнец, — так мне не покончить с этим гвоздем раньше, чем через четыре года. Чертовски твердое железо! Слезть с дерева ты не можешь, так сиди себе пока и отдыхай там.

Черт взмолился, и так и сяк упрашивает, чтобы кузнец позволил ему слезть, а тот знать ничего не хочет. Пришлось наконец черту пообещать, что он оставит кузнеца в покое еще на четыре года, как сказал кузнец.

— Ну, тогда слезай! — говорит кузнец.

Когда и этот срок истек, черт опять явился за кузнецом.

— Теперь-то уж ты готов? — говорит он кузнецу. — Покрыл свой гвоздь шляпкой?

— Покрыть-то покрыл, да все-таки ты чуточку рановато явился, я еще не заострил гвоздя. Такого твердого железа сроду мне не попадалось. А пока я обтачиваю гвоздь, ты присядь вот на кресло, отдохни; устал, я думаю, порядком?

Черт поблагодарил и уселся на кресло. Только уселся, кузнец опять и говорит, что, как подумает хорошенько, то не окончить ему гвоздя раньше, чем через четыре года. Черт сначала стал просить кузнеца выпустить его, а потом рассердился и давай грозить. А кузнец только извиняется, — делать, мол, нечего, такое уж твердое железо попалось, — да утешает черта, что зато сидеть ему так спокойно, удобно, и что через четыре года, минута в минуту, он будет свободен.

Делать нечего, пришлось опять черту пообещать, что он придет за кузнецом только через четыре года. Тогда кузнец позволил ему встать, и черт живо удрал восвояси.

Через четыре года черт опять явился за кузнецом.

— Теперь ты, конечно, готов! — говорит черт, сунув нос в дверь.

— Готов! — говорит кузнец. — Сейчас и отправимся. Только стоял я вот тут да все раздумывал: правда ли черт может съежиться, коли захочет?

— Правда! — говорит черт.

— Ну так сделай мне одолженье, влезь в мой кошелек и погляди, крепко ли дно у него. Он такой тесный, что мне руки не всунуть, а я боюсь растерять в дороге свои деньги.

— Хорошо, — говорит черт, съежился и влез в кошелек, а кузнец взял да и защелкнул замок.

— Кошелек твой цел! — говорит черт.