— Постой, сейчас нащеплю лучин! — сказал Лопотун, всадил топор в чурбан и всунул в щель клин, но чурбан был кривой, косой, суковатый и никак не хотел расколоться, как Лопотун ни колотил по клину обухом.

— Вот, говорят, ты больно силен! — сказал он черту. — Поплюй в кулак, всади когти и раздери чурбан; покажи, на что годен.

Черт так и сделал, всунул оба кулака в щель и давай изо всех сил стараться разодрать чурбан, а Лопотун как выдернет клин, черт и очутился в тисках, а Лопотун еще принялся охаживать его топором по спине. Взмолился черт, просит выпустить его, но Лопотун и слышать ни о чем не хотел, пока черт не пообещал никогда больше сюда не являться и не бесчинствовать здесь, да еще вдобавок выстроить к концу ледохода через пролив мост, чтобы людям можно было переезжать сюда во всякое время года.

— Тяжеленько это! — сказал черт, но делать было нечего, согласился и только выговорил себе первую душу, что перейдет через мост. Это будет мостовая пошлина.

Лопотун на это согласился, освободил черта, и тот отправился домой, а Лопотун улегся спать и проспал до бела дня.

Явился барон посмотреть — изрублен ли молодец в куски или нечистая сила защипала его. Долго пришлось ему шлепать по деньгам, пока он добрался до кровати; везде валялись груды золота и серебра, а сам Лопотун лежал и храпел.

— Спаси Господь меня и дочку мою! — сказал барон, увидав, что Лопотун живехонек. Да, все было отлично, нечего говорить, но и о свадьбе еще нечего было говорить, — мост-то не был готов.

Но вот в один прекрасный день и мост явился. Черт стоял на нем и требовал выговоренной пошлины.

Лопотун предлагал было барону попробовать с ним мост, но у того не было ни малейшей охоты. Тогда Лопотун сам уселся на коня, а впереди себя на седло посадил баронскую скотницу, толстую-претолстую, ни дать ни взять чурбан, и поехал с нею по мосту; только загромыхало!

— А где же пошлина? Где душа? — крикнул черт.

— Она тут вот, в чурбане! Хочешь взять, так поплюй в кулак и вытащи! — сказал Лопотун-Гусиное яйцо.

— Нет, спасибо! Лишь бы она меня не взяла, а я-то ее брать не буду! — сказал черт. — Один раз ты меня защемил, в другой раз не удастся! — сказал и — поминай его как звали, улетел к своей матери; с тех пор и слыхом о нем не слыхали.

А Лопотун-Гусиное яйцо вернулся к барону за обещанной наградой. Барон начал вилять, чтобы как-нибудь отделаться от своего обещания, и Лопотун сказал, что лучше всего будет, если барон приготовит здоровую кису с провизией, а награду уж он сам себе возьмет. Когда киса была готова, Лопотун-Гусиное яйцо вывел барона во двор да и дал ему пинка, так что барон взлетел на воздух, а вслед за ним, чтобы он с голоду не умер, Лопотун швырнул и кису с провизией. Так вот, если тот еще не вернулся, значит, и до сих пор болтается с своей кисой между небом и землей.

Седьмой хозяин в доме

Жил-был один человек, и случилось ему быть в дороге. Ехал он, ехал и под вечер завидел большую богатую усадьбу; дом был, что твой дворец. «Тут славно будет отдохнуть с дороги» — подумал он, когда вошел за ограду. У самого забора какой-то седой старик колол дрова.

— Здравствуй, дедушка! — сказал путник. — А что, нельзя ли мне будет переночевать?

— Я не хозяин, — ответил старик. — Ступай в кухню, спроси у батюшки.

Путник зашел в кухню и нашел там старика, еще старше. Он стоял на коленях перед очагом и раздувал огонь.

— Здравствуй, дедушка! Нельзя ли мне у вас переночевать? — сказал путник.

— Я не хозяин, — сказал старик. — Ступай в горницу, поговори с батюшкой моим. Он там у стола сидит.

Путник вошел в горницу. Там у стола сидел старик, еще древнее первых, трясся так, что зуб на зуб у него не попадал, и читал по складам большую книгу, словно малый ребенок.

Здравствуй, дедушка! Нельзя ли мне у вас переночевать?

— Здравствуй, дедушка! Нельзя ли мне тут переночевать? — спросил путник.

— Я не хозяин, спроси у батюшки моего; вон на скамейке сидит! — прошамкал старик, стуча зубами и трясясь.

Путник подошел к тому старику, что сидел на скамейке и возился с трубкой; он хотел набить ее табачком, но его всего так согнуло от старости в три погибели, и руки у него так тряслись, что трубка чуть не падала у него из рук.

— Здравствуй, дедушка! Нельзя ли мне тут переночевать? — спросил его путник.

— Я не хозяин, — ответил сгорбленный старик, — поговори с моим батюшкой, он в постели лежит.

Путник подошел к постели. Там лежал древний-древний старик; душа у него, кажется, только в одних глазах и держалась.

— Здравствуй, дедушка! Нельзя ли мне здесь переночевать? — спросил путник.

— Я не хозяин; поговори с моим батюшкой, он в люльке лежит, — сказал глазастый старик.

Подошел путник к люльке. В ней лежал старик, такой древний, что весь съежился и был с новорожденного ребенка, не больше. В горле у него изредка похрипывало; по этому только и можно было догадаться, что он жив еще.

— Здравствуй, дедушка! Нельзя ли мне тут переночевать? — спросил путник.

Долго ему пришлось ждать ответа, а еще дольше тянулся самый ответ. И этот старик, как другие, сказал, что не он хозяин в доме, и направил путника к своему батюшке, что «на стене в рожке висит».

Оглядел путник стены и наконец увидел рог. Заглянул туда — чернеет что-то вроде кучки золы; чуть похоже на лицо человеческое. Испугался он, да как крикнет с испуга:

— Здравствуй, дедушка! Нельзя ли мне тут переночевать?

Из рога послышался слабый писк, и путник скорее