Зачерпнув кружкой из бачка воды, Кедров залпом выпил, восторженно проговорил:

– Она молодец. И стрелять умеет, и гранаты бросать. Нетрусливая.

Федоркович как-то жалостливо посмотрел на девушек, обеспокоенно сказал:

– Вот что, барышни, давайте в самолет, – и с богом. А то как бы и впрямь у нас не остались. Немцы на этом не успокоятся. Посветлеет – снова пойдут. Сил поболе соберут и пойдут.

– Да самолет не готов. С моторами что-то, – ответила Ольга. – Как бы и в самом деле у вас не застрять.

– Это уж совсем плохо… – заметил Федоркович. – И раненые улетать с вами отказываются. Так что в другой раз их отправим, если такая нужда появится.

– Жаль, – сказала Ольга, вставая. – Ну, спасибо за хлеб, соль.

Федоркович грустно усмехнулся:

– У нас так: в одной руке – хлеб, в другой – автомат. – И повернулся к Кедрову. – Кедрач, проводи летчиц.

Кедров нерешительно посмотрел на девушек.

– Может, до завтра?

– Вот придумал! – оборвал его Федоркович.

– А что?

– Иди, иди…

Кедров что-то вспомнил, сказал: «Один момент», и побежал в землянку. Вскоре принес оттуда банки с огурцами и грибами.

– Возьмите хоть это. Маслята, огурчики…

– Вот за это спасибо, – блеснула глазами Аня. – Ценный подарок.

– А может его, – кивнул Кедров на пленного, – тоже туда, с ними? Пусть там допросят.

Федоркович отмахнулся.

– Птица невелика.

– И то верно, – согласился Кедров.

Осмотрев руку Ани, Ольга обратилась к Кедрову:

– У вас бинт, йод есть?

– Найдутся…

Проходя мимо солдата, он зло пнул его сапогом, замахнулся автоматом.

– Не надо, Иван… – остановил его Федоркович. – Мы, чай, не звери. Убивать пленных – это не по-нашему.

– Да он, гад, – взорвался Кедров, – чуть меня не прикончил!

– Ежели в бою, то бей, коли, дави… А после боя, да еще пленного, трогать не моги, – сказал старик сдержанно.

– Это война! – продолжал негодовать Кедров. – Или, ты думаешь, они стали бы со мной цацкаться, угоди я к ним в плен? Дудки! Давно бы прикончили…

– Ладно, ладно, охолонься… Не до тебя тут, – сказал Федоркович и хотел было спуститься в землянку, да передумал, подошел к немцу, вытащил у него изо рта кляп. – Как звать-то тебя?

Немец молчал, лишь злобно водил маленькими круглыш глазами.

– Видишь, как он зенками крутит? – раздраженно заметил Кадров. – Дай ему автомат – вмиг всех нас прикончит. А мы гуманизм тут разводим.

Ворча и ругаясь, Кедров ушел в землянку.

Федоркович промолчал, ничего ему не ответил, только достал кисет, стал неторопливо крутить цигарку.

– Имя твое как? – обратился он снова к пленному. – Имя как, ферштеен?

Немец нервно передернул плечами, резко бросил:

– Адольф!

– Ух ты! – удивленно воскликнул Федоркович. – Даже Адольф. В честь фюрера небось?

– У нас Адольфы, у вас – Иваны, – сухо проговорил тот на ломаном русском языке.

– Это верно, – затянулся дымом цигарки Федоркович. – У нас Иваны, у вас Адольфы. Только ведь на Иванах земля держится, а вы на своих Адольфах одну Германию удержать не сумели. Летит в тартарары.

Немец оживленно поднял рыжие брови:

– Как это… тар-тарары?

– К едрене фене, значит, – спокойно, рассудительно объяснял Федоркович. – Опять неясно? Капут, по-вашему говоря.

– Нихт капут! Россия капут! – выкрикивал пленный, то и дело вскакивая с лавки.

– Россия капут? А это видал? – Федоркович показал ему дулю. – Хотели блицкриг? А вышло блиц-пшик!

Он взял тряпку, вытер ему нос.

– Распустил сопли, что индюк гамбургский… Смотреть противно.

Вернулся Кедров, подал Ольге аптечку. Она быстро обработала рану на руке Ани, стала накладывать повязку. Предутреннюю тишину снова разорвала далекая автоматная стрельба.

– Началось… – обеспокоенно проговорил Кедров. Федоркович поднял голову, прислушался, потом сказал:

– Ночью была разведка… А теперь идут всерьез.

Немец вскочил, затараторил:

– Да, да… Там много… Много… Вам капут… Капут…

Кедров схватил автомат.

– Замолчи, гад ползучий! В один момент капут тебе устрою!

Федоркович подошел к телефону, стоящему на ящике, позвонил:

– Зенькевич! Занимай оборону. Стоять насмерть! Помощи не будет. Резерва у меня нет. Ежели вот только Адольф… Какой Адольф? Захватили тут одного фрица… Давай построже там, держитесь. – Повесив трубку, Федоркович помолчал, потом отозвал Кедрова в сторонку: – Вот что, Кедрач… Надо идти к немцам…

Кедров даже присел от удивления.

– Как к немцам?

– Пойду, скажу: сбежал от партизан. Дело, мол, их табак… И все такое прочее… А я, мол, жить хочу, потому и сбежал.

– Не поверят.

– Другого выхода у нас нет, – Федоркович бросил окурок, растоптал сапогом. – Поведу их от лагеря на болота… Проплутаю с ними по лесу до утра, а там, глядишь, и наши подоспеют.

– Да не поверят они, батя!

– А может, и поверят… Надо спасать лагерь. Нас осталось… сам знаешь сколько. Не выдюжим мы…

– Тогда уж лучше я…

– Ты – молодой. Тебе жить да жить… А я свое уже прожил…

– Тебе тут надо быть. Кто же будет руководить боем? – настаивал Кедров. – Нет, пойду я. Мне поверят… А что, батя, если пойти с ним, с немцем? Будто он меня в плен взял. Вместе поведем их на болота. В случае чего – гранатой его и себя.

Федоркович отрицательно мотнул головой.

– Не годится.

– Тогда как скажешь…

Старик подошел к Кедрову, обнял его, глухо проговорил:

– Прости меня, Ванюша… Как родного полюбил… Иди… И прости меня. Веди их в глубь леса, на болота…

Кедров перекинул через плечо автомат, подошел к девушкам.

– Прощайте… – уголки его губ дрогнули. – Может, еще и свидимся. Чего в жизни не бывает? Я буду помнить вас… – и, круто повернувшись, размашисто зашагал по тропинке, напевая песенку…

Девушки не знали, куда он уходит, попрощались с ним торопливо, сдержанно, а Федоркович долго смотрел ему вслед, пока он не скрылся в лесу.