Утром, собирая ягоды, Надя наткнулась на землянку. Обрадовалась, зашла в нее. На полу валялись пустые консервные банки, бутылки, обрывки веревки, сорванная с петель дверь.

Надю словно пронзило током. «Дверь… Дверь… Положить на нее Веру и тащить волоком…» Она собрала куски веревок, связала их, проделала ножом в досках дырки, привязала к двери веревку.

– Нет, что ни говори, а нам чертовски везет! – произнесла Надя вслух, довольная своей находкой, и поволокла за собой дверь.

Вера тоже обрадовалась такому сооружению, перебралась на доски, и Надя потащила дверь по траве. Конечно, трава не снег и не лед, тащить тяжело, но все-таки это был выход. Они хотя и медленно, но все же продвигались вперед. Надя часто останавливалась, дышала глубоко, садилась, отдыхала, снова вставала, тащила дверь, а через пять-шесть шагов снова останавливалась…

На третьи сутки, изможденные, усталые, искусанные комарами и мошками, они случайно набрели на партизанский пост. Молодой парень, увидев женщину, которая тащила на досках лежащего человека, сначала не хотел выявлять себя.

«Пусть идут своей дорогой», – решил он, но знакомые комбинезоны, которые он не раз видел на наших летчиках, прилетавших к ним в отряд, заставили его все-таки окликнуть их.

– Стойте! Кто такие и куда идете? – спросил он, придав своему голосу как можно больше строгости.

Надя вздрогнула, остановилась, хотела незаметно достать пистолет, но тот же голос властно остановил ее:

– Руки вверх! Буду стрелять! А ну, живо! Надя нехотя подняла руки.

«Это не полицай, не полицай… – бешено колотилась мысль. – Откуда ему тут появиться, в такой глуши?.. Это свои, наши… Партизаны…»

– Так, отвечайте! Кто такие?

Надю злило это недоверие. Опустив руки, она набросилась на парня.

– А ты что, слепой? Не видишь кто мы такие? Русские мы, советские… Сбили нас над лесом, вот и пробираемся… – и она показала шлемофон.

– Пробираемся… – ворчливо передразнил ее парень. – Много вас тут… таких пробирается. Вот стукну из ППШ – и поминай как звали.

– Ты ППШ перед нами не размахивай. Мы не из пугливых. Не такое видели, – огрызнулась Надя, все больше распаляясь неуместной, как ей казалось, подозрительностью паренька. – Если ты свой человек, наш, а не продажная шкура, то иди, помоги вот дотащить мою подругу, штурмана. Ранена она в ногу…

Уверенный и смелый тон Нади окончательно развеял его сомнения, и он подошел к девушкам.

– Сбили, говоришь?

– К сожалению, сбили… – потеплела немного Надя.

– Летать надо лучше и смотреть в воздухе в оба, тогда не собьют, – примирительно проговорил парень.

– Не всем же быть такими бдительными и смелыми, как ты, – ухмыльнулась она, разглядывая совсем еще юное лицо невесть откуда свалившегося им на счастье паренька.

– А ты, вижу, языкастая, в карман за словом не лезешь, – улыбнулся он.

– Да уж какая есть… Партизан, что ль?

Парень покачал головой.

– Любопытной Варваре нос оторвали. Слыхала? Много будешь знать, скоро состаришься и в девках останешься.

– Чем выходить за такого нудного, как ты, лучше всю жизнь в девках оставаться.

– Это чем же я тебе не подошел? – продолжал улыбаться он.

– А тем… Перед тобой лежит тяжело раненная девушка, а ты стоишь, лясы точишь. Веди нас в село, где нет немцев, или к своему командиру.

– Куда-куда, а к командиру вы попадете обязательно, – заторопился парень. – Он у нас знаете какой? Насквозь человека видит, как рентгеном просвечивает.

– Вот нам такого командира и надо. Веди.

Они вдовеем ухватились за лямки, потащили дверь с лежащей на ней Верой.

Так оказались девушки в партизанском отряде. А через несколько дней их переправили через линию фронта на прилетевшем в отряд самолете.

…Мотор в «Дугласе» заменили лишь к вечеру.

Ольга опробовала двигатель, работал он нормально, и они вернулись в свою часть.

4

Ольга и Аня собирались в кино. Редко удавалось им побывать в Доме офицеров, где часто шли кинофильмы, давали концерты приезжие артисты, показывали спектакли драматические театры.

К партизанам летали ночью, поэтому вечерами были заняты, а все культурно-массовые мероприятия в Доме офицеров проводились, как правило, вечером.

Сегодня они от полетов были свободны. После напряженной работы им дали пару деньков отдохнуть.

В первый день девушки проспали до обеда, как выражалась Аня, «гасили задолженность по части сна», а задолженность скопилась у них за эти месяцы, что находились в спецотряде, немалая, поэтому решили за эти два свободных дня прежде всего как следует выспаться.

После обеда Ольга написала письма матери, Наде, а Аня – лейтенанту Кикнадзе. Между ними шла оживленная переписка, письма Аня получала почти каждую неделю и так же аккуратно ему отвечала.

Положив конверт на стол, Аня подошла к зеркалу, подвела карандашом брови, подкрасила помадой губы, что делала редко, замысловато уложила льняные волосы и, показавшись Ольге, не без гордости спросила:

– Ну, как я тебе нравлюсь? – и кокетливо повела светлыми глазами.

– Ничего, ничего… Можно и под венец, – удивленным взглядом окинула ее Ольга.

– Под венец еще рано. Вот добьем фашистов, тогда можно и под венец, замуж.

– А ты бери пример с Нади. Она конца войны ждать не стала.

Аня кисло улыбнулась:

– У меня своя голова на плечах. В этом деле, Оля, аналогия не подходит. На фронте надо воевать, а не мужа себе выбирать.

– Но ведь и у тебя появился Вано?

– Пока это увлечение, которое может пройти…

– А он к тебе, по-моему, со всей серьезностью.

– Возможно… Но я считаю, с мужчинами надо быть построже. Некоторые из них так думают: «Ну и что особенного, поиграли в любовь, и хватит. Война все спишет. Я видела таких донжуанов. – Она вытащила из чемодана туфли, примерила и посмотрела на Ольгу. – А что, если пойти в туфлях?

– Надевай…

– Давно в них не ходила, отвыкла… А ты в чем пойдешь?

– У меня ни платья, ни туфель – ничего нет. Домой все отвезла. Да и к военной форме уже привыкла, так что ни к чему этот наряд…

– И то верно, – согласилась Аня и положила туфли обратно в чемодан. – Да мне самой, признаться, военная форма больше нравится. В ней я и ростом будто выше, и выгляжу солиднее. Правда?

– Это точно, – подтвердила Ольга, сдерживая улыбку. – Ну, пошли, пошли… Опоздаем.

Аня надела гимнастерку, аккуратно сшитые частным мастером сапоги из светло-зеленого брезента, которые в ту пору считались особенно модными, и как бы мимоходом уточнила: