Всё исчезло, и теперь я видел только комнату и Учителя. Но я не мог понять, что же за чувство переполняло меня… Сытость! Я был сыт и совсем не ощущал голода. А я уже стал привыкать к нему. Сколько бы я ни ел — не наедался. Учитель говорил, что со временем привыкну.

Мы часто ходили с ним гулять. За домом, невдалеке раскинулся молодой лесок. Там Учитель объяснял мне, как надо правильно передвигаться, рассчитывая энергию на путь. Но у меня не совсем это получалось: на небольшие расстояния я передвигался легко и точно, а на более далёкие: то оказывался дальше, то не доходил до них.

— Как только почувствуешь, что такое сила твоего тела, так всё встанет на свои места, — ободрял меня Учитель.

Дома я помогал ему ухаживать за цветами и небольшим садом. Это доставляло мне радость. Он много, очень много говорил мне о том, чего я не знал, но об этом у меня ещё будет время рассказать.

Однажды, вскоре после того, как Учитель показал мне поминки в сорок дней за меня, проснувшись, я увидел на столике у окна большой букет душистой сирени. Я ахнул! Мне очень нравилась сирень, именно такая — с розоватым оттенком. Заворожённый, я смотрел на это чудо, неизвестно откуда взявшееся.

— Это тебе в день рождения, Николай! — сказал Учитель.

— Мне? Но…

— Это не от меня, — оборвал меня на полуслове Учитель, — это твоя сестра Анна. Она вспомнила, что у тебя сегодня день рождения, а ещё, что ты очень любил сирень, но осенью нет сирени. На Земле — нет, но здесь возможно всё. Это её подарок тебе.

— О! — у меня не нашлось слов для ответа. Я лишь, подойдя к столу, опустил лицо в благоухающий букет.

— Каждый раз, когда вспоминают дату твоего рождения, появляются цветы. Таков обычай, если хочешь, — говорил Учитель, — и так будет, пока помнят твой день. Он важен, очень важен. Ведь в этот день душа обретает плоть и живёт в ней. Эта жизнь даёт возможность приобрести любовь и оставить продолжение своего рода: плоть от плоти. Со временем ты поймёшь, что значат эти слова! — закончил он, немного с грустью в голосе.

Мне предстояло ещё многое познать. Но, прежде всего, была встреча с Богом, со Светоносным Существом, от которого исходили Тепло и Любовь. Каждая душа предстаёт перед Ним в своё время. Кто-то — чуть ранее, кто-то — чуть позднее. Это происходит непременно в течение полугода земного исчисления. Я же к этой встрече был готов далеко не сразу. Да и когда я предстал перед Ним, я не знал, как себя вести и что говорить, так как не знал, чего Он потребует от меня…

Я не знаю, как мне передать описание Его. Это самое сложное из всего повествования, потому что не хватает слов или выражений, чтобы в сравнении описать Увиденное. Я не видел лика Всевышнего. Свет, исходивший от Него, не слепил меня, но был таким лучезарным, что под ним черты лица Всевышнего делались как бы невидимыми или неосязаемыми. Страх, который сковывал меня, улетучился, я испытывал спокойствие.

— Твоя жизнь была недолгой. Но был ли ты счастлив? — эти слова относились ко мне.

— О, да! Конечно, я был счастлив… — что мог ответить я ещё, будучи счастлив встретиться и здесь с Тамарой.

— Что породило это счастье?

— Любовь! — ответил я робко.

— Ты веришь в любовь?

— Да, я верю… — но странное чувство волнения исходило от Всевышнего, ибо это Он общался со мной. Не говоря, разговаривал; это был диалог на уровне мысли, потому что я не слышал голоса, откуда-либо идущего, он звучал во мне. Волнение передалось мне, и, словно почувствовав это, Он попытался ободрить меня.

— Если веришь, будь мужественным. Твоя любовь ждёт тебя, и не важно, в чьём образе она придёт.

Тогда эти слова я воспринял иначе, потому что истинный смысл их понял слишком поздно. Но в тот миг они ободрили меня. Я верил, что речь шла о Тамаре. Я был рад, а Он, я почувствовал это, улыбнулся с лёгкой грустью и сказал:

— Теперь смотри внимательно.

Я осязал, что Он удалился, но не ушёл совсем, а я остался в каком-то изолированном пространстве, наедине со своей жизнью. Не знаю, как долго это длилось, но во мне чувства сменялись одно за другим: я бледнел и краснел, улыбался, и… даже плакал. Хотя трудно объяснить эти слезы.

Я видел сначала своих родителей до моего рождения. Видел потом отца, держащего меня на руках, я кричал так звонко, что отец, смеясь, сказал: «Силён малыш! Это ж надо так орать, что уши заложило…»

А потом мрачным видением было событие, запечатлевшееся в моей детской памяти как что-то непонятное: похороны мамы. Все плакали, а она лежала на лавке, прекрасная как ангел и, казалось, спала. Я теребил её за светлое платье и тихо звал: «Мама, мамочка, миленькая, пойдём играть в сад…» Бабушка взяла меня на руки и унесла из комнаты. Мне было почти восемь, а Анне шёл четвертый год.

Потом я видел себя уже бойким мальчишкой: и мне было стыдно за себя. Я Анфиску любил, но часто подстраивал ей козни: насыпав золы в отстиранное бельё; или опрокинув ушат воды; или закрыв двери перед самым её носом, и сколько было побито посуды!.. Но я и помогал ей нести то же испачканное бельё на речку вновь полоскать, или собирал вместе с моей доброй Анфиской на поднос осколки посуды, разбившейся о резко закрытую дверь.

Картины жизни сменяли одна другую. Но больше всего я краснел, видя себя с девушками из кабаре. Эти случайные и беспутные встречи доводили меня до изнеможения. Мне казалось, я сгорю от стыда за самого себя.

Я видел себя со стороны и мог анализировать свои поступки и действия. Это было ужасной пыткой.

А потом всё исчезло, и вновь приблизился Он. Мы долго общались, но не буду передавать всё, хоть и помню весь разговор почти слово в слово. До сих пор вспоминаю слова Всевышнего, когда приходит понятие истины их. Много, очень много я не понял сразу.

— Ты видел то, что должен был знать о себе. И ты сейчас сам себе судья.

— Но в том, что прожито, я не могу ничего изменить, — живо возразил я Ему. Более страха перед Ним у меня не было.

— Ты осознал содеянное и раскаиваешься. Значит тебе покорилась одна вершина твоего пути, но сколько ещё тебе предстоит преодолеть!

— …?