Они были открыты, из них вышла женщина. Красивая, в белой одежде, она походила на Ангела с картины. Всё внимание было приковано к ней. Она обвела взглядом молчавшую толпу, почти ни на ком не останавливая взгляда, и мелодичным голосом назвала два имени. Поднялись двое: две женщины. Одна была более сильной, она поддерживала другую, чтоб та не упала. Так они подошли к женщине в белом, та взяла за руку совсем обессилившую женщину, и они вошли в ворота. По толпе пробежал лёгкий ропот, послышались вздохи. Ещё трижды открывались ворота, и кто-то уходил с красивой женщиной в белом.

Не зная, что делать, я решил осмотреть содержимое сумы, которую дал мне Учитель. В ней было несколько лепёшек и яблоки. Я достал лепёшку и, вприкуску с яблоками, принялся кушать. На меня сразу устремилось несколько жадных взглядов. «Люди голодны», — подумал я и предложил им немного еды. Ко мне ринулась женщина средних лет и юноша-подросток, потом подходили ещё, и моя сума вмиг опустела. Получив кому что досталось, каждый вернулся на своё место. Рядом со мной остался подросток. Рубаха на нём была грязная, рукава на локтях зияли дырами, штаны обветшали и лохмотьями свисали от колен. Волосы цвета льна были взъерошены и спутаны. Почувствовав, что я его рассматриваю, он рукой попытался привести в порядок торчащие пряди волос, но они только ещё больше топорщились. Вид у него был забавный, и я улыбнулся подростку. Это, видно, ободрило его, и он спросил:

— Ты давно здесь?

— Нет, недавно пришёл.

— Я так и подумал, иначе ты не стал бы делиться едой. Кто знает, сколько тебе ждать придётся…

— Я как-то не подумал об этом. А ты давно здесь?

— Я-то? Давно. Шестой годок жду. За мной выходила она, да я за яблоками бегал; вот теперь и не знаю, позовут ли вообще. Пропустил я своё время.

Накатившуюся волну молчания снова нарушил подросток, говоря, как бы думая вслух:

— Вот и голодают многие. Видел, вон женщина, едва идти могла. Совсем из сил выбилась. А ты — добрый, — сказал он, оборачиваясь в мою сторону.

— А ты нет? — слукавил я.

— Не знаю… Тяжело мне, понимаешь?

— Отчего же так?

— Да друга я зарубил за девчонку. Она нравилась мне, а он испортил её, вот и отомстил…

— А сам как тут оказался? Молод ещё ведь…

— Её отец вилами намахнулся на неё, кричал, что опозорила она род их, и меня вплёл — я де виновник. Да мне-то что, я ни при чём; видеть не мог, что отец её убьет, вот и кинулся, чтоб закрыть её собой. Она… Она на соломе в сарае лежала, совсем без чувств… — подросток погрузился в воспоминания, я не прерывал его. И он продолжил:

— Её-то сберёг, да не знаю, прав ли? Умереть бы ей лучше, каждый в лицо случившимся тычет… Выдержит ли?! Да ещё и сынишку родила… Я на Землю хожу иногда, её повидать… В тот день кое-как узнал от неё, кто этот подлец. Когда имя услышал — в ярость пришёл… И это друг называется! — бросил мальчишка в сердцах. — Вот и зарубил я его, а потом испугался, кинулся было прочь, да споткнулся, упал и головой о камень… Нечего больше не помню… Только чьё-то лицо, искажённое болью произнесло: «Покарать решил, да самого Бог покарал».

Помолчав, он сказал:

— Вот так-то вышло.

Больше ни о чём поговорить не удалось. Снова над толпой пронёсся гул, и повисла тишина. Ворота открылись, и вышла женщина в белом. Она смотрела на меня и ни на кого более. Мальчишка подтолкнул меня.

— Вставай! Это за тобой. Видишь, на тебя смотрит.

Я поднялся и пошёл навстречу женщине, она, улыбнувшись, позвала:

— Иди за мной, Николай.

В спину я услышал голос мальчишки.

— Я же говорил, добрый ты… Я — Герман, слышишь, Герман! Может, свидимся когда, — почти кричал он.

Мне хотелось оглянуться и сказать ему что-нибудь ободряющее, но я не мог, меня влекло вслед за женщиной. Но и к мальчишке я испытывал чувство привязанности, несмотря на то, что он кого-то убил.

Ворота, к которым подходили, были, пожалуй, металлические; казались массивными и тяжёлыми. По ним вился кованный замысловатый узор. Ворота не были полностью открыты. Они могли впустить лишь двух-трёх человек, идущих рядом. В воротах, но уже по ту сторону, стояли два сказочных существа. Рослые юноши, белокурые; с красивыми чертами лица и мягким взглядом голубых глаз. Они были во всём белом, лишь чуть виднелись стопы из-под одежды, перехваченные золотистыми ремешками от пальцев к щиколотке. Но что поразило меня больше всего — это огромные белые крылья за спиной у каждого. «Ангелы!» — пронеслось у меня в голове. Один из них сменил идущую рядом женщину. Потом едва уловимым жестом остановил меня и указал рукой в сторону. Посмотрев, куда мне указывал Ангел, я увидел Учителя. Он шёл мне навстречу.

Учитель жестом пригласил следовать за ним.

— Ты вошёл в Небесную Страну сразу. Это хорошо. Хороший знак. Но где и как ты будешь жить, зависит от встречи твоей с Всевышним. А пока пойдём ко мне. Мой дом — не роскошный дворец, но места на двоих вполне хватит.

Он взял меня за руку, и мы перенеслись к его дому. И правда, домик был невелик. Стоял он, по-видимому на окраине города. Дом обрамляла изгородь из кустарника, похожего на тот, что я видел около дома Марты, и Бена. «Как они там?» — подумал я, вспомнив о них… Мы вошли во двор дома. Крылечко невысокое, обвито странным растением: темно-зелёные листья сердечком, а среди них, словно звёзды на вечернем небе, слегка голубенькие цветочки-колокольчики. Под окнами дома росли цветы, стройные и высокие, разной формы и цвета.

— Это георгины, — сказал Учитель, заметив, что я рассматриваю их, — мои самые любимые цветы… После роз, конечно, — добавил он.

Обстановка в доме была простой, без роскоши. Но здесь царил порядок, как будто кто-то только что прошёлся, убирая и расставляя всё на места.

— Вот так я живу. Проходи и будь как дома.

Несколько дней, проведённых в доме Учителя, показались мне блаженством.

Однажды Учитель, взяв меня за плечи, сказал: «Смотри». У меня в глазах на миг потемнело, а потом я увидел бабушкин дом. Во дворе стояли столы, за ними сидели люди. Сквозь какую-то завесу, разделявшую меня с Учителем, я услышал его голос.

— Прошло сорок дней. Тебя вспоминают.

Мне показалось, что я вдохнул запах щей и куриного бульона. Различил дух блинов и чая, заваренного травами. Это переполнило меня каким-то непонятным