На этот раз мы шли пешком к дому Учителя. Я думал о только что состоявшемся разговоре, Учитель молчал. И мне казалось, что он специально медлит. Его лицо было озабоченным, я видел это. Но особо не задумывался, что же могло так волновать Учителя. Весь путь прошёл в молчании, и лишь подходя к дому, Учитель заговорил:

— Пока освоишься, поживи у меня. Места хватит, да и мне веселее будет.

— Я не против, если не буду стеснять.

— Какое стеснение? Места в доме достаточно: да и жить тебе пока негде, вот и живи у меня.

— Спасибо, Учитель.

— Не стоит благодарить. Я даю тебе самое большее из того, что могу дать: кров над головой и свою дружбу. Но это не помешает мне быть строгим при твоих повинностях.

Мы вошли во двор дома. И не сговариваясь, оба решили остаться на крылечке: мы продолжили беседу.

— Учитель, разве мне некуда пойти? Ведь здесь моя мама и… и Тамара!

— Знаешь, ты видел в пути пожилую женщину и её внучку; эта девочка утонула случайно. А бабушка встречала её, как я тебя. Она будет ей Учителем и наставником, как я тебе. Тебя же твоя мама встретить не могла.

— Почему?

— Она оставила мир Земной очень молодой. Она видела, что её дети несчастны, особенно дочь — Анна. В тебя же она верила, что ты сможешь преодолеть свои проблемы сам. Ты сильнее духом, чем твоя сестра. Вот мать и решила вернуться на Землю.

— Как на Землю вернуться?

— Просто. Ты знаешь, что у Анны есть дочь?

— Да, Татьянка. Так маму звали.

— В Татьянке и живёт душа Татьяны-матери.

— О?! — вырвался у меня возглас.

— Твоя мама решила хоть так быть рядом с дочерью и быть ей радостью и утешением.

— Что, верно, то верно! Анна души в девчушке не чает, да и она к ней ластится. Если что не так, заберётся на колени, ручонками возьмёт лицо матери и заглядывает в глаза ей. Анна и тает, душой отходит.

— Душа, возвращаясь на Землю, выбирает сама своих родителей, а значит, выбирает время, в котором будет жить, и сама себе определяет жизнь.

— Но ведь когда живёшь на Земле, ничего этого не знаешь.

— Верно. Перед тем, как отправиться на Землю, души пьют воду из озера Забвения в долине Перехода. Если хочешь, мы как-нибудь побываем там.

— Конечно, если это возможно. Учитель, — продолжил я, — а Тамару я могу видеть?

Мой вопрос привёл в замешательство Учителя. Видимо он этого и не хотел касаться в разговоре и ответил уклончиво:

— Она здесь. Вы встретитесь, но не так скоро, как тебе хочется. Всему своё время, — добавил он поспешно, пресекая мой готовый сорваться с уст вопрос: «Когда?»

— Твой дедушка, — снова заговорил Учитель, — ты не помнишь его; совсем молодым был, когда совершил жестокое убийство. Он убил своего работника, засёк его плетью только за то, что тот в срок не сделал колесо на телеге. Он был и сам убит в один ненастный день «разбойником» на дороге.

— Да, бабушка рассказывала. Но кто убил его и обобрал до нитки так и не нашли.

— Теперь-то ты можешь знать: «Кто?» Это был сын, запоротого им насмерть человека.

— Не может быть! — воскликнул я.

— Почему? — спросил Учитель.

— Бабушка говорила про семью, где рано из жизни ушёл отец, оставив шестерых детей. Но… она никогда не говорила про деда, своего мужа. А они… они живут в том же селе, и бабушка всегда им помогала…

— Поэтому и помогала, что знала причину их бед, — вздохнул Учитель.

Как многого не знаешь, живя на Земле! Бабушка не любила говорить о своём муже. Она лишь однажды сказала: «Он был очень жестоким человеком и достоин больше осуждения, чем добрых слов, а о покойных плохо не говорят».

Этот вечер был для меня вечером открытий.

— Учитель, а моя мама, кто она? Расскажи мне о ней. Ты можешь?

— Конечно. Прежде, чем стать твоим Учителем, я узнал твою родословную, если так можно сказать. Твоя мать, — продолжил он, — простая крестьянка из семьи Агеевых. Родилась она от молодого князя Голицына, красивого и статного, вскружившего её матери голову. О её рождении он и не знает, потому что никогда не интересовался служанками и крестьянками, с которыми развлекался. Она была покинута своей матерью сразу после рождения. Та даже не приложила её к груди, а как только смогла встать — утопилась в Волге. В семье она была старшей, были ещё и маленькие дети. Поэтому твоя мать и выросла как дочь, а не как внучка. После неё родилось ещё два мальчика. А о старшей дочери было забыто. Даже имя её не произносили в доме. Это было тайной семьи…

Всё, что я узнал, глубоко поразило меня. Больше ни о чём говорить не хотелось. Какое-то время мы молчали, а потом Учитель сказал:

— Иди, отдыхай. Завтра будет трудный день.

Я не возражал.

Утром меня разбудил Учитель, и мы с ним отправились в путь. Он держал меня за руку, и мы куда-то перемещались. Должно быть, место, куда мы направлялись, было далеко. Потому что я успел над этим поразмыслить.

И вот мы остановились. Я огляделся. О! Что это? Где мы? Здесь всё было не так: стоял невообразимый шум, голоса сливались; что-то двигалось, поднимались клубы пыли, от которой першило в горле, и слезились глаза. Я был в замешательстве…

— Пойдём, — сказал Учитель, и я последовал за ним. Мы немного удалились от ужасного места, но и здесь было не лучше, хоть и тише, и меньше пыли.

— Здесь ты будешь работать, — обратился ко мне Учитель, — в нужное время я буду приходить за тобой. А вот и Вайнер, он всё тебе объяснит, — Учитель жестом указал на приближающегося человека.

Тот поднял руку, легким жестом приветствуя нас, и Учитель исчез, а я остался стоять перед человеком, одетым в грубые штаны и грязной рубахе навыпуск. Его руки, с расширенными в суставах пальцами, были грубы. Не знаю почему, но я видел только эти руки, а уж только потом рассмотрел его лицо: обычные бесцветные черты. В тело, казалось, въелась вся пыль, и от этого оно было сероватого оттенка. Глаза! Вот что было живым на этом огрубевшем и неподвижном лице: карие, почти чёрные, они были добры, взгляд мягкий; но эта мягкость терялась в общей суровости лица.

— Вайнер, — представился он.

— Николай, — ответил ему я.

— Ты надолго?

— Не знаю, должно быть, это небольшой срок — двадцать лет, — ответил я