Как пишет выдающийся историк искусства Эрвин Панофский в книге «Ренессанс и “ренессансы” в искусстве Запада», в течение тысячелетия, называемого Средневековьем, несколько раз предпринимались попытки возродить античное прошлое. Например, при Карле Великом, который старался подражать императорам древности и вложил новый смысл в понятие имперского достоинства, фактически основав Священную Римскую империю. Или при германском дворе Оттона III, или в итальянском Треченто, когда творили живописец Джотто и скульпторы семейства Пизано. А еще – при Фридрихе II Гогенштауфене, чья любовь к античности выразилась в портале Кастель-дель-Монте.

Рядом со стрельчатой, типично готической аркой входа мы видим попытку подражания классической римской архитектуре. Две пилястры с каннелюрами, вырезанные из роскошного декоративного breccia corallinа, завершаются капителями, напоминающими коринфский ордер. На них опирается фриз с консолями, а наверху всей этой композиции находится самый интересный элемент: треугольный фронтон, моментально вызывающий в памяти античные храмы. Пропорции, возможно, неправильны, а декоративные элементы грешат наивностью, но это и не важно. Важно, что сорокашестилетний император, один из самых влиятельных и могущественных людей своего времени, решил украсить вход в свое любимое детище такой прямой цитатой из античного прошлого. Важно, что Фридрих II видел во всех окружавших его цивилизациях источник культурного богатства и мудрости. Византийцы, мусульмане, нормандцы и германцы были для него стеклышками одного витража, нотами одной мелодии. В готических окнах, в исчезнувших византийских мозаиках, в декоративных элементах, вдохновленных исламским искусством, и в полуклассическом портале замка Кастель-дель-Монте Фридрих II старался сплавить прошлое с многочисленными ипостасями настоящего, которые ему довелось наблюдать. Возможно, это была утопичная затея, но без подобных эпизодов наступившее сто пятьдесят лет спустя Возрождение не осветило бы всю Европу своим сиянием.

Я не хотел бы покидать Кастель-дель-Монте, не вернувшись к размышлениям о его необычной форме. Я так порицал паранормальные и псевдоисторические теории, что боюсь и сам впасть в заблуждение. Но невозможно уйти из Кастель-дель-Монте, не задумавшись об универсальной символике восьмиугольника: ведь это помогает лучше осмыслить здание.

Во многих культурах восьмерка и восьмиугольник ассоциируются с равновесием, а в христианской традиции – еще и с воскресением, поскольку за семью днями творения последует восьмой – жизнь вечная. Вот почему многие баптистерии имеют восьмиугольную форму: крещение есть новое рождение в христианской вере. Восьмиугольник – еще и символ перехода от земного, квадратного, к небесному, круглому. Неудивительно, что многие важные здания, и не только в христианской Европе, строились восьмиугольными. Некоторые из них вполне могли послужить образцами для Фридриха II при сооружении Кастель-дель-Монте: это был бы еще один символический мостик к более ранним культурам. Например, имперским благородством своей формы замок может быть обязан Палатинской капелле в Ахене, выстроенной по приказу самого Карла Великого. А Купол Скалы в Иерусалиме, одно из первых мусульманских зданий в истории, заложенное в 687 году, мог навеять идею единения культур, захватившую Фридриха II после Шестого крестового похода.

С учетом вышесказанного неудивительно, что Умберто Эко избрал Кастель-дель-Монте прообразом библиотеки аббатства в «Имени розы». Я почти уверен, что Фридрих II был бы страшно рад узнать, что его замок – пусть даже в книге – превратился в огромную библиотеку, где хранилось все знание, накопленное за Средние века.

Фридриха II я полюбил благодаря романам Петера Берлинга. В конце 1990-х я, как и тысячи других читателей, поглощал его книги из серии «Дети Грааля». Среди десятков персонажей, пускавшихся в увлекательные приключения, тамплиеров, катаров[28], мамелюков[29] и злокозненных епископов фигура императора возвышалась, как маяк, притягивала, как магнит. Тогда я влюбился в книжного героя, но еще больше он стал мне нравиться, когда я узнал его как историческую личность. Я перерос историко-эзотерические книжки, но не перерос Фридриха.

Волею судьбы в октябре 1999 года я на несколько месяцев поселился на Сицилии – получил стипендию Академии изящных искусств Палермо. Первые дни ушли на то, чтобы освоиться и познакомиться с преподавателями и однокурсниками, а потом я нырнул в город. Совсем рядом с академией стоит огромный кафедральный собор Палермо, очень красивый снаружи, но слегка разочаровывающий внутри по сравнению со многими соседними зданиями. Я бывал в нем много раз – не в поисках эстетических впечатлений, а чтобы подойти к красному порфировому саркофагу, в котором покоится Фридрих II. И всякий раз, приближаясь к гробнице stupor mundi, я находил на ней свежую алую розу. Если бессмертие существует, оно, надо думать, как раз и состоит в том, чтобы внушать уважение, восхищение и любовь через семьсот пятьдесят лет после кончины. Если бессмертие существует, оно – алая роза, доказывающая, что забвение не победит.

Ворота Серранос (Валенсия)

Тюрьма и убежище

В Испании мое поколение осознало, что можно быть правым и проиграть, что сила способна сгубить душу, а доблесть не всегда вознаграждается.

Альбер Камю, французский писатель и мыслитель

У современных городов ворот нет, а у древних были. Современные города открыты на все четыре стороны, и нам не приходится переступать пороги, отмечающие их точную границу. Нет тесных и строгих крепостных стен, хотя и горожанам, и приезжим подчас приходится преодолевать стены посерьезнее крепостных. Нет укреплений – почти везде они снесены, поскольку сдерживали новый рост городов, как самые настоящие корсеты.

К счастью, некоторым городам недоставало энергии, денег или удобного случая, чтобы разрушить свои крепостные стены, и у нас в Испании есть, к примеру, Авила, Луго и Толедо, а в других странах – Стамбул, Элваш и Дубровник. А некоторые снесли стены, но оставили ворота. Так поступили в Валенсии, где сегодня можно увидеть двое монументальных средневековых ворот: ворота Серранос и ворота Куарт – их еще называют башнями Серранос и башнями Куарт.

Несколько лет я прожил совсем близко от одних из этих ворот – их было видно с террасы моего дома. Летними вечерами я сидел на нашей плоской крыше с бокалом вина в окружении стремительных ласточек и смотрел, как один за другим зажигаются городские огни, а небо темнеет. На востоке возвышались огромный купол приходской церкви святого Иосифа де Каласанса и силуэты множества других церквей, составляющих валенсийский горизонт, а на западе поднималась готическая громада ворот Куарт.

В будни я ходил пешком через старый город на занятия по истории искусства на историко-географическом факультете, а на обратном пути часто сворачивал к осушенному руслу Турии, туда, где теперь устроен огромный городской парк. Я огибал Музей изящных искусств, проходил под мостами Тринидад и Фуста и добирался до моста Серранос. Там поднимался к дороге и шел