– Он к тебе приставал? – радостно догадался Димыч.

– Ну да. Я ему нравилась раньше. Вот он и попробовал разок. Мы праздновали тогда что-то, то ли Новый год, то ли день печати. Он выпил и это… попробовал.

– Воспользовался служебным положением, – подсказал мне опер Захаров.

– Да не воспользовался он! Он это… предложил.

Димыч веселился уже в открытую.

– Предложил, значит. Молодец! Не растерялся. А ты?

– А я отказалась. Ну просто, на словах, понимаешь. И он не стал настаивать, силу там применять и все такое. Извинился даже.

– Так может, ты ему не очень и нравилась? Поэтому и отстал так легко.

– Я ему очень нравилась! – возмущенно завопила я. – Просто, он воспитанный. И вообще, дело не во мне, а в том, что если бы даже он начал к Лариске приставать, она легко могла бы от него отвязаться. Убивать его не было необходимости.

Димыч посмотрел на меня как-то слишком уж внимательно и вдруг хлопнул себя ладонью по лбу.

– Точно! А я все думаю, кого же ты мне напоминаешь? Ты же на жену Коненко похожа. Блин! Как же я раньше этого не понял!

– Не похожа я на нее, вот еще.

– Да точно похожа. Один тип.

– Какой еще тип?

– Ну, один тип внешности у вас. Ему, видно, как раз такие женщины нравились – высокие, крепкие, с крупными чертами лица. Ну, точно! – Димыч рассматривал меня совсем уже бесцеремонно, как скелет мамонта в музее. Даже начал медленно обходить меня вокруг. – Рост выше среднего. Телосложение атлетическое. Волосы темные средней длины. Глаза большие, карие. Нос крупный, прямой. Рот большой, губы пухлые…

– Иди к черту! – от души посоветовала я, встретившись с Димычем взглядом на очередном его витке вокруг меня. – Какой же у меня крупный нос?! У меня нормальный. И у жены Коненко тоже – Светка, вообще, девка симпатичная.

– Так я разве говорю, что не симпатичная? Я как раз наоборот. И Коненко вашего я очень даже понимаю. Просто, теперь понятно, какие женщины ему нравились.

Но я решила на всякий случай надуться на Димыча. Его описание нашего со Светланой Коненко типа внешности сильно напоминало мне особые приметы преступников, как их обычно перечисляют в детективах. И, кроме того, нос у меня совсем не крупный. Нормальный у меня нос, пусть не врет.

Димыч дернул меня за руку:

– Посмотри, это не ваши прибыли?

Я вгляделась в лица людей, выходящих из двух только что подъехавших автобусов. Так, вот Люся, Ленка, Света из бухгалтерии, Сережа-дизайнер… Я растерянно кивнула Димычу.

– Ну все, ты меня не знаешь. Встречаемся на этом месте, – пробормотал он и моментально куда-то исчез.

Я направилась в сторону автобусов, краем глаза отметив, что из фургона «Ритуальные услуги» уже выплывает, покачиваясь на многочисленных руках, открытый гроб с несчастным Вовкой Коненко.

Пристроившись к похоронной процессии между Люсей и Ленкой, я попыталась придать лицу скорбное выражение. Правда, я не очень хорошо себе представляла, как именно нужно выражать лицом скорбь. На всякий случай закусила губу и опустила глаза. Было очень стыдно перед убитым Вовкой, но горевать по-настоящему именно сейчас, когда это было бы особенно уместно, никак не получалось. Не увязывалось у меня в голове то, что Вовки больше нет, и вот это наше массовое шествие. Как будто все, что сейчас происходило, было совсем по другой причине. Да еще эти Димкины наставления. Я все время думала, как мне завести разговор на нужную тему, при этом не задев чувств окружающих. А то получится, что все горевать сюда пришли, а я сплетнями интересоваться.

И вообще, уместно ли вести разговоры, двигаясь вслед за гробом? Я украдкой посмотрела по сторонам и оторопела. Все мои терзания, похоже, были совершенно напрасны. Большинство людей, меня сейчас окружавших, не озаботились даже вид печальный сделать.

Настоящее горе было там, впереди, где сразу за гробом вели под руки рыдающую в голос Вовкину маму и бледную, опухшую от слез Светлану.

Немногочисленные родственники, одинокие в своем горе, несмотря на солидное число тех, кто шел сейчас за гробом, сбивались в кучку все теснее. Поддерживали друг друга под локти даже без видимой в том необходимости. Жались поближе к своим – к тем, для кого со смертью их мальчика, пусть даже совсем взрослого, закончилась прежняя жизнь. К тем, кому завтра придется жить новой жизнью, а вот насколько страшнее и невозможнее она будет, чем та, прежняя жизнь, не дано пока знать никому из них.

Эти люди цеплялись друг за друга, потому что знали, что это горе пережить в одиночку невозможно. И одновременно пытались отделиться таким способом от тех, кто шел сейчас «отдать последний долг» или «проводить в последний путь». От тех, для кого эти похороны не конец прежней жизни, а только невеселое воскресное мероприятие.

А ведь и я в их числе. Со своим старательно-скорбным лицом и опасениями сделать что-то не так.

Неужели я такая черствая? Ведь я хорошо относилась к Вовке. И мне очень жаль, что он умер таким молодым. Ведь я искренне рыдала по нему в четверг ночью. Что же сейчас-то со мной происходит?

Я повертела головой по сторонам. Окружавшие меня люди, отложив скорбь до момента непосредственно похорон, развлекались кто во что горазд. Четверо разговаривали по телефону, остальные – между собой. Видно, не одна только Люся любительница поболтать среди могил. Две тетушки впереди меня очень оживленно обсуждали недавнюю свадьбу сына. Я, правда, никак не могла понять из разговора, кто же из них свежеиспеченная свекровь? Не может же он, в самом деле, быть сыном обеих одновременно.

Тут я очень кстати вспомнила, что должна добыть для Димыча хоть какую-то информацию, и воспряла духом.

Пусть в том, что я веду себя по-свински на похоронах, будет виноват Димыч. Ему все равно, а мне не так совестно.

Тем более, соседство мое было для этого очень удачным – справа и слева от меня вышагивали две самые активные сплетницы издательского дома «Люкс». Они уже давно порывались вывалить на меня всю доступную им информацию. Нужно было только показать свою заинтересованность.

Я, как могла, показала.

Ух ты! Мне не пришлось даже вопросов задавать. Девчонкам это было совсем ни к чему. Они наперебой выкладывали новости последних дней и заодно свои соображения по этому поводу. В мою задачу входило только вовремя поворачивать голову в нужную сторону и округлять изумленно глаза.

– Кошмар! Такой молодой.

– Ага, ужас! Ему хоть тридцать то было? Или он моложе?

– Здрасьте! В прошлом году его тридцатилетие отмечали. Сначала его – в апреле, потом в июне Совинскому тридцатник стукнуло – мы еще на природу всей конторой выезжали. А в сентябре Барсукова поздравляли.

– Точно! Они же ровесники все. Вот несправедливо – Коненко убили, а эти дальше жить будут. Долго еще.