— Это, скажем, как исключение и ваш пример неудачен.

Шлапак продолжал:

— Хорошо, вот другое. Из нашей роты ходили языка брать. Ну, офицера схватили, через реку переволокли его, значит, на наш берег. А тут передовое охранение по нашим же с испугу из пулеметов как шандарахнет. Пяти разведчиков как не было. В живых только двое остались — раненый ефрейтор да австрийский офицер, за которым ходили.

Шатуновский задумчиво проговорил:

— В любом деле огрехи случаются, а война — дело сложное…

Шлапак огрызнулся:

— Огрехи не орехи! Это пока вас не коснулось, легко рассуждать. А как в задницу жареный петух клюнет, так не то заголосите. Или, скажем, в прошлом году на передовую пригнали роту новичков. Немец тут как тут, атакует на нашем фланге. А новеньким ружья не дают, нету, дескать, где-то на железной дороге застряли. Обзаводитесь, мол, сами. Так половину новичков германец и положил. Или, помню, под Варшавой немцы прут, а у нас на каждый артиллерийский расчет по три снаряда: не подвезли! А кто, скажите, за безобразия отвечать будет? Когда в войну ввязывались, об этом подумали?

— Чем так воевать, лучше дома баб своих шлифовать, — буркнул Фрязев.

За оконным стеклом плыли бескрайние и до скуки однообразные зимние просторы. Соколов видел засыпанные снегом поля, церковные купола на взгорке, деревушки с избами под соломой, крытые железом кирпичные дома, ометы соломы, обнажившиеся деревья садов за палисадами, чахлые деревца, бесконечной чередой тянущиеся вдоль железнодорожного полотна, телегу, поставленную на колеса и запряженную одром, терпеливо ждущим на переезде.

Поезд почти без остановок и задержек несся к тому страшному месту, которое называется фронт. Туда, где с необыкновенной легкостью обрывают самое ценное и важное — человеческую жизнь.

Бочкарев заботливо обратился к Соколову:

— Вечереет, однако! Давайте, Аполлинарий Николаевич, уложу вас, отдохните малость. Я здесь, с краю, пока прилягу, а ночь придет — спать валетом будем. Так теплей, ночью в вагоне наверняка собачий холод.

Гений сыска с наслаждением вытянулся на лавке, только сапоги далеко выперли в проход, перегородив его.

Бочкарев пристроился рядом, веселым голосом сообщил:

— Гляньте, как на багажной полке набились, что кильки астраханские в жестяной банке! Ни согнуться, ни разогнуться. И воздуха там нет, в нос одна спираль шибает. А вот у нас на нижней — прохладней, одно наслаждение. Почти как в губернском постоялом дворе: простор и никакой помехи.

Соколов прикрыл веки. Он размышлял: «Сегодня я был не безупречен. На вокзале по оплошности в скандал попал. А это лишь начало. Что ждет меня впереди? Бог весть. Главное — теперь без приключений доеду до своего полка. Это уже хорошо!»

Жизнь показала: гений сыска радовался рано.

* * *

За окном стемнело. В вагоне голоса стали тише. Одни, истомленные дневными хлопотами, дремали. Другие рассказывали героические истории из собственной боевой жизни, и солдаты слушали с интересом.

Возле Соколова четверо солдат азартно резались в карты. За игрой с любопытством наблюдал Факторович. Унтер Фрязев, уже отстоявший очередь в уборную, лениво спросил:

— Почем банк?

— Пять копеек! — ответили игроки.

Фрязев рассмеялся:

— Ну прямо малые дети! Вы еще на щелчки сыграйте.

Игроки сердито отвечали:

— Надо — и сыграем, тебя, жердявый, не спросим!

Фрязев уселся рядом, лениво наблюдая за игрой. Потом один солдат вышел из игры. Вместо него сел Фрязев. Минут через тридцать Фрязев загреб выигрыш, смиренным тоном произнес:

— Копеечки эти себе на лекарство и детишкам на молоко, — и весело зареготал, поглядев на Факторовича: — Ну что, еврей, сыграем?

— Зарок дал — не играть!

— Зарок — не тещин порог, всегда на него плюнуть можно! Давай играть, а то уши оторву…

Факторович сказал:

— Кстати, скажу об ушах. У нас в Мелитополе есть парикмахер Саул. Однажды он стриг городового и от волнения отрезал ему ножницами кусочек уха. Тот вскочил, ругается: «Стричь не умеешь? Одно ухо короче другого!» Саул спрашивает: «Прикажете подравнять?»

Шатуновский расхохотался, а Фрязев со злобой сказал:

— Это ты зачем мне об этом рассказал?

Факторович невозмутимо отвечал:

— Если не можешь, чего желаешь, так желай то, что можешь.

— Жид проклятый, ты меня запутываешь? — Фрязев отложил карты, готовый броситься на тщедушного Факторовича.

— Никак нет, господин унтер! Это сказал поэт Гибирол, а жил он тысячу лет назад. Что касается вашего проклятия, то пришлите мне его по почте, я повешу на стену в рамке и буду любоваться.

Соколов рассмеялся.

Фрязев окрысился на гения сыска:

— Чего ощеряешься? Званием не вышел, чтобы зубы скалить. Попадешь ко мне во взвод, так научу тебя пузом землю шлифовать.

Улыбка сошла с лица Соколова, он резанул холодным взглядом унтера, но вновь сдержался, не ответил. Кровь кипела, многое он отдал бы, чтобы рассчитаться с этим ничтожеством, но сыщик себя сдержал.

Тут выступил Бочкарев. Он крикнул на Фотия:

— Ты чего грозишься? Аполлинарий Николаевич русский дворянин, а ты — грязь дорожная. И звание твое не шибко высокое, — и тут же умиротворяюще добавил: — Давайте чайку попьем, и ты, унтер, подставляй кружку.

Скандал затих. Увы, как показала дальнейшая жизнь, затих, чтобы вновь вспыхнуть с ужасной силой.

Убийцы и вообще жестокие люди обычно происходят из семей, где царит атмосфера беспорядка и насилия. Если вы хотите воспитать младшего в семье ребенка злым и жестоким, для этого следует всегда вставать на сторону младшего, когда он ссорится со старшими братьями и сестрами.

Фотий Фрязев был четвертым, младшим сыном в семье унтер-офицера, болтавшегося по дальним гарнизонам и в конце концов вдребезги спившегося. Обосновалась семья Фрязевых в Душанбе. Отец целые дни пропадал по духанам, где пропивал и проигрывал в нарды и в карты свою изрядную пенсию.

Когда отец пьяный и без денег возвращался домой, жена устраивала истерики, переходившие в драки. Дети склонны подражать родителям. Свои игры они, как правило, завершали скандалами и мордобитием.

Заслышав рев Фотия, отец врывался в комнату к детям. Не жалея бранных слов, раздавал старшим тумаки, наводил порядок. Назло старшим детям порой давал Фотию одну-две копейки: «Твои братья — негодяи, а ты — хороший. Они тебя обижают, а я тебя награждаю. Купи ирисок, только с этими подлецами не делись!»