стороны, новым, но с другой стороны – более аутентичным, чем первый корабль, так как его построили из оригинальных материалов. Виктор создает своего монстра из ненужных частей тела. Но если монстра воссоздали из частей тела некоего человека, будет ли он этим человеком? А если монстр создан из множества частей разных людей, сохранил ли он что-нибудь от них? Создается впечатление, будто Мэри утверждает, что ткани человека выступают в качестве экзистенциального палимпсеста: однажды погибнув, ткани теряют свою былую идентичность, и при соединении они образуют уже новую личность, но остается открытым вопрос: откуда берется это новое самосознание, этот характер, эта душа?

Интеллект андроида

Монстра Франкенштейна часто называют первым представителем многочисленного вымышленного племени – андроидов. Созданный из органических деталей, а не из металла и силикона, монстр тем не менее представляет собой физическую конструкцию в форме человека. Вызывают ли его претензии на подлинно человеческое сознание тот же протест, что и искусственный интеллект андроида? Философия искусственного интеллекта является обширной и разнонаправленной областью знания и имеет большое значение для противостояния дуализма и материализма, лежащего в основе романа Мэри Шелли. Предположение о том, что у машины – даже теоретически – мог бы быть такой же интеллект, как у человека, натолкнулось на резкую критику. Одним из наиболее весомых аргументов против этого предположения стал мысленный эксперимент «Китайская комната», осуществленный американским философом Джоном Сёрлом (род. 1932).

Сёрл уподобил интеллект машины закрытой комнате, внутри которой сидит человек, и он не говорит, не читает и не понимает по-китайски. Общаться с внешним миром он может, только получая записки с китайскими иероглифами через щель в двери. Человек следует изложенным в толстой книге инструкциям, где описывается, как составить текст из имеющихся иероглифов. Составленные ответы он отправляет записками обратно через щель. Это приводит к парадоксу: китайцу за пределами комнаты кажется, что человек в комнате способен читать и писать по-китайски, в то время как для того иероглифы не имеют никакого значения, он просто следует инструкциям. Искусственный интеллект будет подобен человеку в китайской комнате, способному обрабатывать символы и генерировать имеющие смысл для собеседников ответы без осознания их значения.

Биологический мозг человека, как утверждает Сёрл, отличается от искусственного тем, что любая машина «обязательно лишена особых биологических сил мозга, вызывающих когнитивные процессы». Он подчеркивает, что психические состояния являются подлинным биологическим феноменом, основанным на взаимодействии с реальностью, так же как пищеварение и фотосинтез. Такая убежденность в важности биологического мозга называется углеродным шовинизмом. Что произойдет с такой конструкцией, как монстр Франкенштейна с внедренным в него биологическим мозгом? Согласится ли Сёрл с тем, что парадокса китайской комнаты можно избежать, если машина выполнена из плоти, как в случае с монстром Шелли?

Глава 5

Анатомия ужаса. Анатомирование, убийство и воскрешение в эпоху романтизма

Сейчас, как и во времена Шелли, эффект, производимый ее романом, объясняется боди-хоррором – как явным, так и скрытым – в центре его сюжета. Виктор Франкенштейн рылся «в могильной плесени» и «собирал кости в склепах», чтобы набрать частей тела для задуманного им жуткого создания. Вид, в котором монстр предстал после сотворения, слишком отталкивающ, чтобы смотреть на него без содрогания. И с физической, и с метафизической точки зрения он вызывает отвращение и страх, стирая границу между жизнью и смертью, между живым и разлагающимся. Каково же происхождение этого животного страха? Его можно проследить в мрачных образах и увлечениях той эпохи, когда ни одно захоронение не могло считаться защищенным от похитителей тел, анатомы совершали жуткие надругательства над расчлененными трупами, а грань между жизнью и смертью готова была вот-вот исчезнуть.

Эти проклятые живодеры: похитители трупов и анатомирование

Вспоминая свои мрачные исследования, Виктор Франкенштейн в полной мере использует готическую риторику. «Как рассказать об ужасах тех ночных бдений, когда я рылся в могильной плесени или терзал живых тварей ради оживления мертвой материи?» – вопрошает он, вспоминая, как «собирал кости в склепах… кощунственной рукой вторгался в сокровеннейшие уголки человеческого тела… Бойня и анатомический театр поставляли мне большую часть моих материалов; и я часто содрогался от отвращения, но, подгоняемый все возрастающим нетерпением, все же вел работу к концу». С самого начала Виктор желал сотворить нечто грандиозное и безупречное, но его ночные бдения производили мрачное впечатление на читателей начала XIX века. Даже когда Мэри Шелли вынашивала свой роман, осквернители могил и похитители трупов занимались своим омерзительным занятием. Как же вымышленные деяния Виктора Франкенштейна соотносились с реальностью?

Компаньоны смерти

Тим Маршалл, автор книги «Убийство ради вскрытия: расхищение могил, Франкенштейн и анатомическая литература», описывает роман Шелли как «классическую историю эпохи похищения трупов», объясняя, что «Виктор Франкенштейн объединяет в себе роли похитителя трупов и анатома». Какими были эти роли и как роман Шелли отражает современное понимание их деятельности?

В 1829 году выдающийся хирург и бывший преподаватель анатомии в Королевском хирургическом колледже рассказывал студентам в Госпитале Святого Варфоломея: «Есть только один способ получения знаний [о человеческой анатомии]… мы должны стать компаньонами смерти». Спустя примерно восемнадцать лет Перси Шелли посещал тот самый курс лекций, влюбившись в анатомию и раздумывая над медицинской карьерой; так что, возможно, вовсе не являются простым совпадением подобные заявления Виктора Франкенштейна:

«Для исследования причины жизни мы вынуждены обращаться сперва к смерти. Я изучил анатомию, но этого было мало; необходимо было наблюдать процесс естественного распада и гниения тела».

Абернети и Виктор Франкенштейн придерживались древней, но спорной традиции. Древнегреческая и древнеримская религия осуждали «глумление» над телами мертвых, но философы и врачи нарушали их запреты, как минимум начиная с VI века до нашей эры, когда греческий философ Алкмеон впервые описал медицинское вскрытие. Герофил Халкидонский (последователь Гиппократа) основал первую школу анатомии в Александрийском музее (главный учебный и исследовательский центр эллинизма) в 275 году до н. э., призывая своих студентов преодолеть страх перед вскрытием мертвых. В 30 году н. э. римский врач Цельс в обзоре греческих медицинских текстов настаивал, что «вскрывать тела мертвых необходимо для учащихся». Рассказывали, что Гален, греко-римский врач, живший во II веке н. э. и ставший выдающимся медиком Средневековья, выполнил два тайных вскрытия человеческих тел, хотя его работы в области анатомии были весьма спорными.

В Средние века запрет на вскрытие человеческих тел ужесточился на фоне получившей широкое распространение интерпретации теории воскрешения (см. текст в рамке на странице 128), а в 1163 году итогом Турского собора стал официальный запрет на вскрытие человека.