Только когда тянущийся вверх дым сделался густым и тяжелым,полным запаха горящих дров, угля и смолы, лишив меня возможности дышать, яспустился вниз. Я вернулся на постоялый двор, где уцелевшие горожане пили иболтали какую-то чушь, вскакивая, чтобы поглазеть на костер, и затем испуганнопятясь от дверей. Я собрал сумку и отправился на поиски своей лошади. Онасгинула в недавней сумятице.

Однако я увидел другую, которую держал за поводья перепуганныймальчишка-конюх. Эта лошадь была оседлана. Мне удалось купить ее у мальчика,заплатив вдвое больше того, что она стоила, хотя, скорее всего, лошадь ему непринадлежала. Оседлав ее, я покинул город.

По прошествии многих часов непрерывной, очень медленной ездычерез лес, страдая от сильной боли в плече и от еще большей душевной боли, ядобрался до Сен-Реми и там заснул мертвым сном.

Здесь еще никто не слышал о случившемся, тем не менее раннимутром я двинулся дальше, на юг, держа путь в Марсель.

Последние две ночи я провел в каком-то полусне, думая обувиденном. Я плакал по Деборе, пока у меня больше не осталось слез. Я думал осовершенном мною преступлении и знал, что не ощущаю своей вины. Толькоубежденность, что сделал бы это снова.

За всю свою жизнь, проведенную в Таламаске, я никогда неподнял руку на другого человека. Я взывал к разуму, прибегал к убеждению,потакал, лгал и, как только мог, стремился сокрушить силы тьмы, когдараспознавал их, служа силам добра. Но в Монклеве во мне поднялся гнев, а с ним– желание отомстить и ощущение своей правоты. Я ликовал, что сбросил этогозлодея с крыши собора, если спокойная удовлетворенность может быть названаликованием.

Тем не менее я совершил убийство. Ты, Стефан, располагаешьмоим признанием. И я не жду ничего, кроме осуждения с твоей стороны и состороны ордена, ибо когда еще наши ученые доходили до убийства, решившисьрасправиться с инквизиторами, как это сделал я?

В свое оправдание могу сказать лишь то, что преступлениебыло совершено в состоянии страсти и безрассудства. Однако я не сожалею осодеянном. Ты узнаешь об этом, как только мы встретимся. Я не собираюсь тебелгать, чтобы облегчить свою участь.

Сейчас, когда я пишу эти строки, мысли мои сосредоточены нена убийстве инквизитора. Я думаю о Деборе и о ее духе Лэшере, а также о том,что видел собственными глазами в Монклеве. Я думаю о дочери Деборы ШарлоттеФонтене, которая отправилась не в Марсель, как полагают ее враги, а, насколькомне известно, отплыла в Порт-о-Пренс, на остров Сан-Доминго.

Стефан, я не могу оставить свои исследования этого вопроса.Я не могу отшвырнуть в сторону перо, пасть на колени и сказать, что раз я убилсвященника, то теперь должен отказаться от мира и своей работы. Поэтому я,убийца, продолжаю так, словно никогда не пятнал своих исследованийпреступлением или признанием в нем.

Что я должен предпринять теперь, так это добраться донесчастной Шарлотты, каким бы долгим ни было путешествие, и чистосердечноговорить с нею, рассказав ей все, что видел и что знаю.

Подобное может оказаться непростым делом; теперь я уже нестану взывать к благоразумию и прибегать к сентиментальным мольбам, как делал вюности, обращаясь к Деборе. Здесь все должно быть аргументировано; здесь мойразговор с этой женщиной должен быть построен таким образом, чтобы онапозволила мне исследовать вместе с нею ту сущность, явившуюся из невидимогомира, из хаоса и способную принести больше вреда, чем любой демон или дух, окоторых мне доводилось когда-либо слышать.

В этом суть всего, Стефан, ибо это существо ужасающе опасно,и любая ведьма, которая вознамерится повелевать им, кончит тем, что полностьюутратит над ним контроль. Я в этом не сомневаюсь. Но каковы могут бытьнамерения самого этого существа?

Полагаю, что оно расправилось с мужем Деборы на основе техпредставлений, которые имело об этом человеке. Но почему оно ничего не сказалосамой Деборе? Я не знаю, что могут означать слова Деборы о том, что этосущество способно обучаться. Подобные заявления я слышал дважды: впервые вАмстердаме, в ту самую, давнюю, ночь, а затем – накануне трагических событий.

Я хочу исследовать природу этого существа, разделив темсамым боль Деборы, узнавшей, что демон погубил ее мужа ради нее, не сообщив ей,почему это сделал, хотя и был вынужден сознаться, когда Дебора спросила его обэтом. Или же это существо решило забежать вперед и сделать то, о чем она ещелишь могла бы попросить, тем самым показав себя в ее глазах добрым и умнымдухом?

Каков бы ни был ответ, воистину Лэшер – самый необычный иинтересный дух. Прими во внимание и его силу, ибо я не преувеличил ничего изтех бед, что обрушились на голову жителей Монклева. Ты и сам вскоре об этомуслышишь, поскольку произошедшее было уж слишком значительным и ужасающим,чтобы слухи о нем не распространились повсюду.

Ныне, лежа часами и мучаясь от физической и душевной боли, ятщательно перебрал в своей памяти все то, что когда-либо читал у древнихотносительно духов, демонов и подобных существ.

Я вспомнил записи, оставленные чародеями, ихпредостережения, вспомнил различные случаи, описание которых читал. Я перебралв памяти писания Отцов Церкви, ибо, какими бы глупцами эти отцы ни были вдругих вопросах, кое в чем их знания о духах совпадали со знаниями древних, иэто совпадение является важным моментом.

Ведь если римские, греческие, иудейские ученые, а вслед заними христианские авторы – все описывают одних и тех же существ, высказываютодинаковые предостережения и приводят одинаковые заклинания для управленияэтими духами, значит, существует нечто такое, от чего нельзя отмахиваться.

Насколько мне известно, любой народ и любое племя признавалисуществование многочисленных невидимых существ, которых они разделяли на добрыхи злых духов сообразно той пользе или вреду, которые те приносят людям.

На заре христианства Отцы Церкви считали, что эти демоныявляются, по сути, старыми языческими богами. То есть они верили всуществование этих богов и считали их существами, обладающими меньшей силой.Ныне церковь более не придерживается такой точки зрения.

Однако те, кто судит ведьм, по-прежнему придерживаются этоговерования, хотя делают это неуклюже и невежественно. Ведь когда они обвиняютведьму в ее ночных полетах, они по-глупому обвиняют ее в древнем веровании вбогиню Диану, которой повсеместно поклонялись в языческой Европе до приходахристианства. Когда эти судьи заявляют, что ведьма целовалась с козлоногимдьяволом, он является не кем иным, как языческим богом Паном.

Но такой судья, судящий ведьм, не ведает, что творит. Ондогматично верит лишь в сатану, в «дьявола» и в дьявольских пособников –демонов. И ради всей пользы, какая может быть принесена, историк долженпоказать ему, что вся демонологическая стряпня берет свое начало в языческихкрестьянских сказаниях.