Любой из задаваемых мною вопросов, любое мое возражение ипредложение собравшиеся встречали с неизменной уверенностью в виновностиДеборы. Для них суд уже свершился. Оставалось лишь отпраздновать торжествосправедливости, намеченное на завтрашнее утро.

Да, сыновья Деборы плакали в своих комнатах, но ониоправятся, сказали мне. Теперь Дебора не страшна. Если бы ее демон былдостаточно силен, чтобы освободить ее, он бы уже это сделал. Разве не таковудел всех ведьм? Как только они оказываются в цепях, дьявол тут же бросает ихна произвол судьбы.

– Однако эта женщина не призналась в содеянном, –заявил я. – И ее муж упал с лошади в лесу по своей вине. Ведь нельзя жеобвинить графиню, основываясь на показаниях умирающего человека, пребывавшего вагонии!

С таким же успехом я мог бы осыпать их сухими листьями, ибомои слова никак не действовали на собравшихся.

– Я любила сына больше всего на свете, – сказаластарая графиня, и ее маленькие черные глазки сделались жесткими, а рототвратительно скривился.

Затем, словно спохватившись, она произнесла лицемернымтоном:

– Бедная Дебора. Разве я когда-либо говорила, что не люблюДебору? Разве не прощала ей тысячи разных проступков?

– Вы довольно сказали! – весьма ханжескипровозгласил отец Лувье и энергично взмахнул рукой.

Чувствовалось, что это чудовище успело порядком напиться.

– Я говорю не о колдовстве, – ответила старуха,совершенно не обращая внимания на выходку инквизитора. – Я говорю о моейневестке, обо всех ее слабостях и тайнах. В городе всякому было известно, чтоШарлотта родилась слишком рано после свадьбы ее родителей, однако мой сыноказался столь ослеплен чарами Деборы, столь обрадовался ее приданому, да ивообще был изрядным глупцом во всех отношениях…

– Зачем мы должны говорить об этом? – прошепталаграфиня де Шамийяр, явно встревоженная словами старухи. – Шарлотты нетсреди нас.

– Ее найдут и сожгут, как и ее мать, – объявилЛувье, и его слова были встречены кивками и одобрительными возгласамисобравшихся.

Эти люди продолжали говорить о том, какое громадноеудовлетворение они испытают после казни, и, когда я пытался расспрашивать их,они лишь отмахивались, предлагая мне умолкнуть, выпить вина и не терзать себя.

Меня ужасало, что они совершенно игнорируют меня, подобнокаким-нибудь существам из сна, которые не слышат наших криков. Тем не менее янастаивал на том, что у них нет доказательств ночных полетов Деборы, участия еев шабашах, сношений с демонами и всех прочих глупостей, за которые людей обычноотправляют на костер. Что касается целительства, каковым она занималась, это неболее чем знахарское искусство, и зачем вменять его в вину? Пресловутая кукламогла быть не более чем инструментом, которым Дебора пользовалась при лечении.

Все было напрасно!

До чего же веселыми и спокойными были эти люди, пировавшиеза столом, принадлежавшим Деборе, пользовавшиеся ее серебряной посудой, тогдакак сама Дебора находилась в убогой тюремной камере.

Наконец я стал просить, чтобы ей позволили принять смертьчерез удушение, прежде чем ее сожгут.

– Многие ли из вас своими глазами видели, как человексгорает заживо в огне? – спрашивал я.

Но мои слова были встречены с явным недовольством.

– Эта ведьма не раскаялась, – сказала графиня деШамийяр, единственная из всех казавшаяся трезвой и даже слегка испуганной.

– Да и много ли ей страдать? Всего лишь четверть часа,не более, – возразил инквизитор, вытирая рот грязной салфеткой. – Чтоэти минуты в сравнении с вечным адским пламенем?

Итак, я покинул это сборище и вновь оказался на забитойнародом площади, где у небольших костров шло пьяное веселье. Я стоял, глядя наприготовленный для сожжения Деборы костер и высившийся над ним столб сжелезными кандалами. Потом перевел взгляд влево, на тройные арки церковныхдверей, украшенных грубой резьбой минувших веков, изображавшей исчадий ада,ввергаемых в пламя святым архангелом Михаилом. Его трезубец пронзал брюхочудовища.

Когда я глядел на эту убогую резьбу, освещаемую отблескамикостров, в моих ушах звенели слова инквизитора: «Да и много ли ей страдать?Всего лишь четверть часа, не более… Что эти минуты в сравнении с вечным адскимпламенем?»

Ах, Дебора! Ты никогда и никому не причинила намеренноговреда, исцеляя самых бедных и самых богатых. Как же легкомысленна ты была!

И где же был ее мстительный дух, ее Лэшер, который решилизбавить ее от горя и погубил ее мужа, но не уберег Дебору от застенка? Был лион сейчас с нею, как она говорила? Но почему-то не его имя срывалось с ее губво время пыток. Дебора повторяла мое имя и имя ее старого доброго мужаРоэланта.

Стефан, я написал это длинное письмо не только для нашихархивов, но в равной степени затем, чтобы не сойти с ума. Сейчас я чувствую, чтоизможден. Я уже собрал свои вещи и готов покинуть этот город, как только увижуконец столь горестной истории. Это письмо я запечатаю и положу в свою сумку,снабдив традиционной запиской, что в случае моей смерти того, кто доставитписьмо в Амстердам, будет ждать вознаграждение… ну и все прочее.

Я не знаю, что ждет меня впереди. Если к вечеру завтрашнегодня я окажусь где-нибудь в другом месте, то продолжу описание этой трагедии вследующем письме.

Сквозь окна в комнату уже льется солнечный свет. Я молюсь отом, чтобы Деборе каким-либо образом удалось спастись, но я знаю, что подобноеневозможно. Стефан, я вызвал бы ее дьявола, если бы знал, что он меня услышит.Я попытался бы заставить его совершить какой-нибудь отчаянный поступок. Однакоя знаю, что не обладаю такой силой, и потому просто жду.

Преданный тебе в деле Таламаски

Петир ван Абель, Монклев, день святого Михаила, 1689.

Майкл дочитал первую часть расшифрованных записей. Он достализ конверта вторую и долго сидел, положив руки на листы и глупо молясь о том,чтобы Дебора каким-то образом избегла сожжения.

Потом, не в состоянии более сидеть неподвижно, он схватилтрубку, позвонил телефонистке и попросил соединить с Эроном.

– Эрон, скажите, та картина, написанная Рембрандтом, досих пор находится у вас в Амстердаме?

– Да, Майкл. Она по-прежнему висит в тамошней Обители.Я уже попросил, чтобы из архивов прислали ее фотокопию. Но на этого потребуетсянекоторое время.